– Но полиция ведь увезла их за шарики, – сказала Мэри. – Зачем было еще что-то делать?
– Демонстранты мне позвонили. Сказали, что полиция отпустила их с предупреждением и ничто теперь не мешает им вернуться в любой момент, пока они не распугают всех пациентов. Мне надо было принять более радикальные меры, чтобы действительно доставить им неприятности, и они бы держались от нас подальше. Я и представить себе не мог, что ты окажешься поблизости, не говоря уж о том…
Его голос осекся, а на нее нахлынуло воспоминание: Мэри бежит к ангару, поворачивается. Через мгновение ее лицо освещается оранжевым светом огня, а тело взлетает в воздух, подхваченное взрывной волной.
Казалось, Мэри преследовал тот же момент.
– Я все время вспоминаю, что не шумели вентиляторы. Было так тихо.
Янг тоже это вспомнила: в отделении было слышно кваканье лягушек не заглушаемое обычным шумом кондиционеров. Удушающая, абсолютная тишина перед громом.
– Это все я натворил, – сказал Пак. – Я вызвал короткое замыкание, чтобы подставить демонстрантов. С этого все и началось: задержки, все, что тогда пошло наперекосяк. Даже не думал, что столько всего может пойти не так. И уж точно не думал, что кто-то пострадает.
Янг хотелось кричать, требовать ответа, как он мог так подумать, разводя огонь под шлангом с кислородом. И все же она ему верила, знала, что у него должен был быть план, как вытащить всех вовремя. Поэтому он использовал сигарету, чтобы она медленно тлела, прежде чем вызвать огонь. И вот почему он хотел оставаться снаружи, пока она выключает кислород, – он хотел убедиться, что до 20:20, пока тот еще поступает, огонь не разгорится слишком сильно. Он идеально спланировал медленный огонь, который всех напугает, но никому не навредит. Проблема в том, что план не сработал. Планы никогда не срабатывают.
После долгого молчания Мэри произнесла по-английски дрожащим голосом, настолько тихо, что она едва расслышала:
– Я все время думаю о Генри и Китт.
– Это была случайность. Помни это, – сказал Пак.
– Но это моя вина, все из-за моего эгоизма, из-за того, что я хотела вернуться в Корею. Ты говорил мне, что все наладится, а я продолжала упрямиться и жаловаться, и вот… – Мэри разрыдалась.
Тут Янг наконец-то поняла: Пак решил исполнить желание их дочери и сделал единственное, что смог придумать, чтобы это стало возможным.
У Янг внутри что-то оборвалось, словно кто-то проколол ей легкие. Ее терзал один вопрос: зачем, ведь все это – бессмысленно. Да, Пак ненавидел демонстрантов. Он хотел их прогнать. Но почему сразу пожар? Их дело процветало, зачем все уничтожать? Оставался единственный вариант. Мэри пришла к нему и умоляла переехать обратно в Корею. Поджог не был спонтанной идеей, порожденной яростью к демонстрантам. Он все спланировал. Тогда все приобретает смысл, встает на свои места. И звонок в страховую, и списки квартир в Сеуле – все вписывается в его план. А когда на горизонте появились демонстранты, он лишь ухватился за идеальное прикрытие.