После первого дня заседания Тереза поехала домой в одолженной машине, подпевая рок-песням. Добравшись за десять минут до того, как Роза должна была ложиться спать, она проехала мимо дома, припарковалась на скрытой за деревьями площадке и пятнадцать минут читала книжку, купленную в перерыве, детектив Мэри Хиггинс Кларк за 99 центов, наслаждаясь каждой дополнительно украденной минутой.
Так же актеры, работающие по системе Станиславского, тем сильнее вживаются в роль, чем дольше притворяются кем-то еще. Сегодня Тереза выехала раньше, чем было необходимо. Она играла роль одинокой женщины: накрасилась в машине, распустила волосы, глазела на работников виноградников. И в какое-то мгновение, рядом с кассиром, она действительно почувствовала себя свободной женщиной, без отпугивающего мужчин довеска в виде дочери-инвалида и неприветливого сына.
Она вернулась в суд в последний момент. У дверей с ней поздоровались две женщины, которых она встречала пару раз – пациенты второго утреннего сеанса в Субмарине Чудес.
– Я как раз говорила, как тяжело здесь находиться. Муж не привык заботиться о детях, – сказала одна.
– Согласна. Надеюсь, процесс скоро завершится, – подхватила вторая.
Тереза кивнула и попыталась растянуть губы в сочувственной улыбке. Она задумалась, становится ли она плохим человеком от того, что испытывает такое разгульное наслаждение от этого перерыва в обычной жизни. Плохая ли она мать, раз не скучает по тому, как Роза кривит губы, пытаясь сказать «Мама»? Желает ли она зла волонтерам, когда молится, чтобы суд продлился месяц? Она уже открыла было рот, чтобы сказать, что тоже чувствует себя виноватой, но тут заметила на их лицах выражение вовсе не вины, а возбуждения, глаза их бегали во все стороны, захваченные драмой зала суда. И тут ей пришло в голову, что возможно, эти женщины, как и она сама, играли роль Хорошей Матери, пытаясь притворяться, что не радуются этому псевдоотпуску, вовлекшему их мужей в сумбурную рутину их жизни. Тереза посмотрела на них, улыбнулась и сказала:
– Я прекрасно понимаю, что вы чувствуете.
В зале суда было душно, как в парнике. Она ожидала передохнуть от жары, кто-то говорил, что на улице под сорок, но внутри воздух был такой же тяжелый. Возможно, потому что все заходили с палящего солнца, мокрые как губка, и теперь отдавали влажный жар. Кондиционеры работали, но звучали слабо, то и дело запинаясь, словно уже устали. Выходивший из них воздух не столько остужал комнату, сколько гонял пыль.
Эйб объявил следующего свидетеля: Стив Пирсон, специалист по делам о поджоге и главный криминалист. Он вошел, его лысина была липкой и розовой от пота, Тереза почти что видела поднимающийся от него пар. Она была ростом всего полтора метра, так что многие люди казались ей высокими, а детектив Пирсон, который был даже выше Эйба, – вообще просто гигантом. Свидетельская трибуна скрипнула, когда он вступил на нее, а деревянный стул казался рядом с его тушей игрушечным. Он сел, и солнечные лучи попали точно на его лысину, отбрасывая ореол свечения на лицо. Это напомнило Терезе, как она увидела его впервые, в ночь после взрыва: он стоял на фоне огня, языки пламени отражались от блестящей головы.