И это произойдет одновременно в тысяче мест. Тысячи будут входить в офисы и продавать себя. Другие тысячи — обитающие в офисах — будут откровенно рассматривать первых, делать пометки в блокнотах и задавать вопросы. Точно по единому сигналу первые скажут последнее слово, улыбнутся и выйдут из кабинета, скрывая тревогу и смущение, отчаяние и надежду. Вторые переглянутся — и кивнут головой, во взгляде их истина, которую трудно смутить. Раз в пять-семь лет первые постепенно меняются местами со вторыми и великая игра продолжается снова.
Затрещал мобильник.
— Привет пааап. Нашел что-нибудь?
— Привет, герой. Ты о чем?
— Просто мы с мамой беспокоимся о тебе, ведь на самом деле сейчас совсем не трудно найти работу. Просто надо захотеть.
— О, ты стал совсем взрослым. Папу жизни учишь, да.
— Да нет. Ты меня не понял.
— Правда? Типа и не нашел, и не понял? Да ладно. А знаешь, почему ты спросил про работу? Да потому что деньги кончились, а летом хочешь свою барби кой-куда свозить, да квадроцикл купить на день рождения, да одеться, да пожрать. А денег своих не хватает. А тут папа вдруг без дела сидит, да?
— Да нет, послушай…
— Все, отбой.
Макс закипел и бросил трубку. Вдруг, с запоздалой отцовской проницательностью, он понял, что сын хотел сказать ему. С горечью выругался и с досадой пнул табуретку, та с грохотом повалилась на пол. Ну почему так?!
Настоящее Макса — неузнанность. Раньше он уходил на работу утром и возвращался поздно вечером, по выходным пропадая на рыбалке или в биллиардной, вваливаясь в полночь в добродушном опьянении и с шикарными подарками. Час приятного общения с семьей в воскресенье вечером, где все идеальны, поскольку знают, что папа снова исчезнет на неделю.
Но теперь иначе. Дом — территория, как оказалось, ему не принадлежал. Здесь был другой порядок — выстроенный без него. Пришлось зубами и криком завоевывать право на свой порядок и доказывать кто в доме кто. После чего уют, тепло и вкус добрых отношений исчез. Воцарилась плоская офисная атмосфера с привкусом металла в голосах и пятнами напряжения в лицах. Макс понял это и ужаснулся, но было почти поздно. Они могли сосуществовать по отдельности, не встречаясь.
Каждодневность друг друга стала пылью и горечью. Когда-то она была тихим праздником, который дарила щедрая жизнь, чьи краски жадно впитывала душа и тело, пьянея от восторга и радости, наивная, яркая, которая вспыхивает на восходе семейной истории и продолжается в семейных преданиях. Когда дети в восторге замирают, а родители смущенно-увлеченно открывают им книгу начал. То самое целительное «а помнишь?!» — как прикосновение к корням, повествующим, откуда и как пошли люди нашего рода. То ли сказка, то ли быль, уносящая за пределы обыкновения своей вечностью, в которой двое нереально притягательны: мгновения, часы, дни, месяцы, годы — у кого как. И их дети: бесстрашная радость, спонтанный танец, полный желания жить.