Во время коротких передышек между боями лейтенант Метелкин подзывал меня, и мы толковали о литературе. Очень часто мы расходились в оценках и мнениях, но каждому из нас эти беседы были необходимы: они возвращали и меня и Метелкина в нашу прежнюю, довоенную жизнь, которая всегда оставалась в памяти и к которой мы тянулись сердцами…
— Вы хотели бы поступить в институт? — неожиданно спросила Алия.
— Разумеется! Только не примут меня без аттестата, я ведь не учился в десятом.
— Мой двоюродный дядя — директор Ашхабадского пединститута. Я могу поговорить с ним.
Я мысленно увидел себя студентом. Вспомнил, что Алия тоже учится, и сказал:
— Вы, я слышал, будущий врач?
— И это сообщили?
Незаметно мы перешли на «ты». Кто первый произнес это слово, не помню. Вначале мы смущались, когда выскакивало «ты», извинялись друг перед другом, потом освоились.
— Поздно уже, — вдруг спохватилась Алия. — Еще немножко.
— Спать, спать, спать…
— Не хочется.
— Спать, спать, спать… — повторила Алия.
Я определил по ее голосу, что она тоже не прочь поболтать, стал настаивать, но Алия сказала:
— Если главврач узнает, что я полуночничала с больным, мне влетит.
Мы договорились, что после выписки я пойду прямо к директору пединститута.
Хотел назначить ей свидание. Раньше я делал это уверенно, никогда не сомневался в успехе. А теперь вдруг оробел. Тихо спросил:
— Где и когда мы встретимся?
— Нигде и никогда, — так же тихо ответила Алия.
Я не поверил.
— Нам не нужно встречаться, — добавила она. — Это ни к чему не приведет.
Принят был я в институт до обидного быстро. Директор — молчаливый, малоподвижный азербайджанец с орлиным носом — попросил написать заявление и, не читая его, начертил на уголке: «Зачислить на язлит.». В отделе кадров я заполнил анкету, настрочил автобиографию, уместившуюся на одной стороне тетрадного листа, получил продуктовые и промтоварные карточки и направился в общежитие.
Комната была большая, квадратная, с двумя окнами. Слева от окон — через несколько сотен метров — начинался город, справа и прямо простиралось однообразно-унылое плато, изрезанное арыками. Вода поступала с окутанных туманной дымкой гор. Прежде чем попасть в город, она пробегала под палящим солнцем не один десяток километров, но оставалась такой же холодной, как и родившие ее ледники. Когда, нагнувшись, я стал пить эту воду, то от холода свело скулы. Два глотка освежили меня, усталость сняло, как рукой, и я подумал тогда, что, должно быть, вода эта целебная.
И вот сейчас, стоя посреди комнаты под обстрелом трех пар глаз, я вспоминал воду из арыка — от волнения снова пересохло во рту.