Владлен пронюхал об этом, сказал Волкову, что мы поступаем неправильно.
— Наши талоны! — заявил Волков. — Что хотим, то и делаем с ними.
Владлен пригрозил лишить нас дополнительного питания.
— А это видел? — Волков сунул ему под нос кулак и по-прежнему продолжал относить талоны в соседнюю комнату.
О Владлене мы разговаривали часто: он был непонятен и поэтому возбуждал интерес. Волков наливался гневом, как только слышал его имя, Гермесу и мне он был безразличен. Самарин же сказал, что из Владлена, похоже, вырастает самый настоящий карьерист.
— Прозрели! — обрадовался Волков. — Я вам полгода про это толкую.
Гермес написал родителям, что хочет жениться, и теперь ожидал их решения.
— Неужели калым будешь платить? — спросил Волков.
Гермес ответил, что от этого обычая никуда не уйти.
— Сумасшедшие деньги! — воскликнул я и подумал: «Мне бы хоть одну треть, хоть одну десятую из этой суммы. Я бы тогда купил себе черный костюм, белую рубашку, хорошие полуботинки и направился прямо к матери Алии — сделал бы официальное предложение».
Встречался я с Алией теперь редко. Она утверждала, что мать о чем-то догадывается, не сомневалась, что приятели жениха донесли на нее, каждый день ждала унизительных расспросов. Во время прогулок Алия внезапно останавливалась, подолгу вслушивалась в ночную тишину. Ее тревога передавалась мне.
Гуляли мы только вблизи общежития и всегда на самых темных улицах.
— Почему нервничаешь? — спрашивал я.
— Предчувствую что-то, — отвечала Алия.
— Что?
— Не могу объяснить. Это сидит внутри и все время давит, давит.
Вчера она не пришла на свидание. «Значит, обстоятельства так сложились», — решил я. У нас была договоренность: если что-нибудь помешает ей прийти, то я должен буду ждать ее в условленном месте через день.
Жилин ушел в город. Мы знали, что Нинка встречается с ним, а недавно нам сообщили, что они близки и что она — так, мол, утверждает Жилин — оказалась девушкой.
— Насчет девушки — выдумка, — заявил Волков. — Девушкой она лет пять назад была — голову даю на отсечение.
— Смотри, не потеряй, — глухо сказал Самарин.
Мне хотелось, чтобы все это оказалось сплетней, но Нинка своим видом подтверждала: было! За несколько дней она очень похорошела, ходила улыбаясь, высоко подняв голову. И не только это бросалось в глаза — Нинка стала мягче, женственней. Курила она по-прежнему, но спиртное в рот не брала.
— Оттаивает, — откликнулся Волков, когда я сказал ему об этом. — На фронте люди грубеют. Я несколько раз встречал солдат, которые сроду не выражались, потом вдруг такое отчубучивали, что даже меня в краску вгоняли. А Нинка как-никак женского пола, и теперь ласковость и доброта в ней верх одерживают. Может, она даже лучше станет, чем до фронта была.