Комната была залита солнцем, и лишь у самой двери — там, где стояла тумбочка, — лежал лоскуток тени. Я все время поглядывал на него, словно он мог спасти нас от зноя. Нинкины волосы приобрели медноватый отлив, казались раскаленными. Она часто поправляла их, но делала это не так, как раньше, — не резким движением руки, а мягким, округлым жестом. Этот жест очень нравился мне, на Нинку было приятно смотреть, и я подумал, что весной все девушки и женщины хорошеют.
— Все равно жарко! — сказал Волков и, покосившись на Нинку, снял галифе.
Оставшись в одних трусах, он вытянул волосатые ноги, блаженно откинулся на спинку стула. Гермес покраснел, отвернулся. Нинка снисходительно рассмеялась. Я с удовольствием снял бы с себя лишнюю одежду, но щеголять в кальсонах было неприлично, а трусов у меня не было. Я только стянул сапоги. Скомкав портянки, конфузливо бросил их под кровать, пошевелил слипшимися пальцами ног, ругнул вслух этот несносный климат, в котором свариться заживо — плевое дело.
— Точно! — поддержал меня Волков и, потянувшись к стоявшей на столе бутылке, предложил тяпнуть еще по сто граммов «фронтовых».
— Повременим, — сказал Самарин. — Давайте просто так посидим.
Мы отмечали вторую годовщину окончания войны. Сговорились отметить эту дату сразу после похорон дяди Пети и две недели жили ожиданием предстоящего праздника.
Волков урезал до предела наш дневной рацион, ворчал, называл нас обжорами. Он вел себя, как Плюшкин: сэкономленные продукты прятал в чемодан. Гермес накатал телеграмму отцу и позавчера получил перевод. На эти деньги мы купили баранину и две бутылки «Московской», Волков тоже раздобыл спиртное, принес непочатую буханку хлеба. Я три дня подряд ходил на товарную станцию, но настоящей работы не было — на руки получил всего-навсего полсотни.
— Сгодятся, — одобрительно произнес Волков, когда я отдал ему эти деньги.
Самарин внес в общий котел двести рублей.
— Небось опять на барахолке был? — спросил Волков.
— Ладно, ладно, — пробормотал Самарин. — Бери бумажки — и точка.
Волков покрутил головой, а я стал гадать про себя, что продал лейтенант на этот раз. Утром понял — бритву. У него была отличная бритва с перламутровой ручкой. Самарин брился каждый день. Утром он попросил бритву у Волкова.
— Вот оно что, — сообразил тот и добавил с недовольным видом, что такую бритву теперь ни за какие деньги не купишь, что вполне можно было обойтись и без этой жертвы, что к Девятому мая будет полный ажур — и жратвы от пуза и выпивки вдоволь. — Хоть посоветовался бы, — проворчал Волков, заканчивая тираду…