Я спросил, какая мамочка. Мать ответила:
– Ну, та, к которой ты прилип и не отпускал… Ну, что на голову тебя выше. Больше. Чтоб я эту лошадь здесь не видела. Она тебе в мамочки годится!
Я замял тему. Мне было неловко: неужели мама все усекла, и вообще, что я вытворял? Очень хотелось сказать маме пару слов за Вику. Но я виновато молчал. А она продолжала:
– Не умеешь пить, Серёжик – не пей! Так и до белой горячки можешь скатиться.
Отец решил все же за меня заступиться:
– Ну подумаешь, не умеет пить, он пока еще молодой. Вот пойдет в армию, станет настоящим мужчиной!
– Да, сразу видно, что ты никогда не служил, – сказала мать, посмотрев на отца с презрением.
Он замолчал и вышел. Я понял, что сейчас опять буду блевать.
Гага в этот момент принесла мне рюмку с водкой и предложила опохмелиться. Она сказала, что так делают – и сразу становится легче. Как только я увидел рюмку, меня совсем затошнило, и я побежал в туалет, ненавидя сестру за выходку. В унитазе было только мое эхо. За дверью туалета слышалась возня, наверное, мама орала на Гагу. В общем, я зашел в душ, а после случайно увидел себя в зеркале. У меня на щеках были какие-то красные полосы, и под глазами тоже. Мать сказала, что это лопнули капилляры, потому что у меня изо рта лезут уже мозги!
Мы сели за завтрак, папа дал мне тан. Полегчало. Потом я поел что-то, и мы поехали в военкомат. Я сидел на заднем сиденье, голова кружилась; хотел открыть окно, но вспомнил, что при маме нельзя открывать окна: она не любила сквозняки.
С мамой ездить в одной машине было мукой до конца ее дней. Сперва, в молодости, ее там тошнило. Потом, когда она сама села за руль, это прошло. Но окна должны были быть закрыты даже летом.
Я ждал, когда мы наконец доедем. Из головы не выходила Вика. Интересно, что я вытворял и не разочаровалась ли она во мне, не обиделась ли?
Мы доехали. Я вошел в железные зеленые ворота. Как-то меня водили в детский сад, я был очень маленьким и запомнил только такие же ворота. И еще свои ощущения, когда мама ушла и оставила меня во дворе с какими-то тетями. Это было страшно, я думал, что меня бросили. Рассказывали, я там такое натворил, что воспитатели отговорили наших отдавать меня в детский садик. Вот и сейчас зеленые ворота захлопнулись, и я почувствовал то же самое: меня предали, бросили, вырвали из своей почвы и кинули в другой мир.
Наши остались за зелеными воротами. А внутри были военные и такие же, как я, ребята, но лысые. Нас начали считать, как баранов, тыча пальцем, потом сделали перекличку, потом еще чего-то ждали. И в этот момент ко мне кто-то подошел. Кажется, прапорщик. У него в руках была механическая машинка для бритья. Меня постригли наголо. Вот теперь я похож на всех, подумал я. Голова все еще болела, а прапорщик усердно соскабливал с меня скальп. Я никогда себя лысым не видел, у кого-то оказалось зеркало, я посмотрел: голова была похожа на тыкву, которую поклевали вороны. Вся в красных пятнах от машинки.