Ее письма я прятал в тумбочке, где хранились гигиенические принадлежности, и они мятно пахли зубной пастой. Я решил написать ей, что люблю ее. Но пока не рисковал: вдруг она меня пошлет? Но написать все же решил. Еще тогда я понял, что писать легче, чем говорить вживую. Так ты себя чувствуешь более защищенным. Именно этой идиотской логикой пользуются сегодняшние герои соцсетей. Пишут всякую хрень в комментариях, а в жизни ее произнести – слабо.
Кроме бессмысленной, как мне казалось, беготни у нас были и праздники. Они почти ничем не отличались от будней, просто в столовой могли выдать кроме обычного армейского корма, скажем, пару вареных яиц. Или яблочко. И свободного времени было на несколько часов больше. Все остальное было так же серо.
Я ждал Нового года. Во-первых, это мой любимый праздник, а во-вторых, нам обещали на плацу поставить настоящую елку. И вот настало тридцать первое декабря. Нам приказали надеть парадную форму. Мы подшились, как всегда, побрились, как всегда. В части звучала музыка. Пели София Ротару, Кобзон и даже Джо Дассен. В этом было что-то романтичное. Я не слышал музыки уже третий месяц, если не считать утреннего горна на подъем и песни «Наша Таня громко плачет», которую мы репетировали, чтобы маршировать. И вот – музыка!
В армии простые, обыденные вещи, которые в жизни не имеют цены, кажутся чудом. Нам дали посмотреть старый уже тогда фильм «Карнавальная ночь». «С легким паром, или Иронию судьбы», по-моему, Рязанов тогда еще не снял. И вот время постепенно приближается к десяти часам… Я Вике настрочил короткое поздравительное письмо на десять листов. Маме и бабуле Лизе тоже открытку написал. На ужин дали кашу с мясом. Видно было, что повар-прапорщик на этот раз украл не все мясо, оставил на сале кусочки. Это всех порадовало. Вечером нас вызвали в актовый зал, пришел командир дивизии, поздравил с Новым годом, мы тоже пролаяли поздравление. И он ушел к себе домой. Тут сержант Лотюк посмотрел на нас радостно и отчеканил:
– Курсанты! Сегодня по поводу празднования Нового года у нас отбой будет не в десять тридцать, а в одиннадцать. С наступающим!
Развернулся и ушел.
Мы посмотрели друг на друга, ничего не понимая. Значит, «Голубого огонька» и встречи Нового года не будет? Нет, ну ладно, по уставу пить спиртное нельзя. Но телевизор-то можно посмотреть? Можно же лечь в двенадцать тридцать, а не в одиннадцать?! Еб вашу мать!
Эти мысли – на всех языках Советского Союза – были написаны на лицах курсантов. Все что-то бормотали по-своему, по-русски никто не выражался. Жалко было русских ребят: мы хотя бы со своими шепотом смогли выматериться, а они просто сжимали кулаки. Я всегда был уверен: кто не матерится, тот меньше живет.