– А если не слепая – можешь сказать, что она в этом бесстыжем сопляке нашла? А он ведь позорит честь отца, и в будний день, средь белого дня водит шлюх из «текстиля» в отчий дом!
Слава богу, Света не понимала армянского, и я это все слышал уже из подъезда. Мы быстро поднимались к нам на второй этаж.
В Ленинакане принято двери оставлять открытыми, особенно когда варят обед или закаты делают. И из одной такой открытой двери вышел мой друг детства Хачик. Он встал как вкопанный. Никто не ожидал меня увидеть с русской девушкой средь белого дня. Я Свету обнял за плечи и сказал:
– Познакомься, Хчо. Это моя Света.
Хачик сглотнул слюну, как орешек, и представился, протянув руку:
– Хачик, очень приятно.
Я предложил ему зайти к нам на чашку чая, предварительно подмигнув, чтобы он и думать об этом не смел. Щелкнул замок, и мы со Светой вошли в дом. Мне все казалось, что дома кто-то есть, я проверил все комнаты. Но мы были одни. Свете понравилась хата, так она назвала мой отцовский дом. И мы сели пить чай.
Сейчас я понимаю, почему женщины так много говорят. Потому что нам самим иногда нечего сказать. Я не хотел говорить, я хотел действовать.
Мы пили чай, и она мне рассказывала всю свою жизнь. Но я ровным счетом ничего из этого не помню. Я даже ее лица толком уже не помню. Помню ее запах. Помню, что у этого запаха был соленый вкус. Помню, что уже была ночь, а у меня – ступор. Я не знал, как начать! Она не замолкала. Женщины всегда ценили во мне то, что я их слушаю. Если бы они знали, что иногда я при этом их не слышу, то, наверное, не дружили бы со мной.
Я опять предложил чаю. Это была уже пятая кружка. Мы все бегали в туалет по очереди. И я прислушивался к ее шуму. Мужики могут писать тихо, на стенку унитаза, а у женщин так не получается. Этот морской шум сводил меня с ума!
Наконец-то она замолчала. Я понял, что надо что-то делать. Ну, что – понятно, но как? Прямо так взять и обнять? А вдруг она обидится и уйдет? Сказать, чего я хочу? Так она сама сказала, что все знает. Я растерялся, и мне стало тревожно, что сейчас все разрушится, как карточный домик. А я его, этот домик, собирал с детства, мечтая войти в него. Я там никогда не бывал, но там, наверное, очень уютно и надежно.
Света прочла мои мысли. Она подошла к выключателю и спросила, есть ли у меня свечи. Я понял намек. Достал свечи из комода – они остались еще с похорон бабушки Вардануш. Мы их зажгли. И Света выключила свет.
Она скинула с себя кофту и попросила снять с нее лифчик. Я напал на нее сзади и жадно искал застежки. Ну, я помнил, у бабули Лизы он застегивался там на много-много крючков. Но у Светы на лифчике крючков не было. Я пришел в отчаянье. Она обернулась и сказала, что у нее застежка спереди. Я открыл для себя первую женскую тайну. И передо мной открылись сразу две прекрасные тайны. Теплые и упругие, они пахли морем. Я сразу сбросил с себя все, что мешало открывать следующие тайны. Света тоже решила мне помочь. И наконец-то я ее обнял. Крепко-крепко. В ушах у меня начал бить барабан, оказалось, что это мое сердце. Я был близок к последнему открытию, я был похож на огонь, который вышел из-под контроля и готов обуглить все на свете. А Света была спокойна и похожа на голубой океан.