Судя по дальнейшему, Павел теряет, похоже, чувство меры, распаляясь ещё более, осыпая дежурными обвинениями неназванных еретиков. Тогда ещё не придумали такого понятия, но штампы обвинений, прежде нравственного характера, как видно, вполне освоили: «Потому Бог предал их постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, сжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение» (1:26–27). Обвинения очевидным образом направлены в адрес высшей римской знати и вообще язычников. Зачем это высказывать римской общине, с которой он вообще незнаком и которая, по собственному его признанию, «крепка в вере». Не их же он обвиняет. Или это синдром провинциального обвинения «вселенской столицы греха», «блудницы Вавилонской»?
На мой взгляд, это чисто психологический срыв, вызванный какими-то личными обстоятельствами. Например, возможной информацией из Рима, либо конкретными событиями в Коринфе, где в то время находился Павел. Тем более, что далее следует дежурный для него набор непотребностей «нечестивцев»: «И как они не озаботились иметь Бога в разуме, предал Бог их превратному уму (оборот вполне в духе Ветхого Завета; Ф.Г.) делать непотребства, так что они исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия, злоречия, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, безрассудны, вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы» (1:28–31). Сколько выплеснутого всего нечеловеского в этом наборе негатива накопилось в душе Павла? Как нужно не уважать людей, какими бы они не были? Тем более, что это неслучайный взрыв негодования, но систематически используемый им набор обвинений. Насколько он чувствовал себя уязвлённым и обделённым! Такой набор обвинений, свободное им владение делает, конечно, честь искусству владения словом Павлу, но вряд ли сочетается со смирением и всепрощением.
Здесь Павел делает логический останов, переводя дыхание, на промежуточное заключение: «Они знают праведный суд Божий, что делающие такие дела, достойные смерти, однако не только делают, но и делающих одобряют» (1:32). Павел расширяет вину не только на совершающих грехи, но видит особую тяжесть одобряющих их, т. е. вдохновляющих и защищающих.
Не очень ясный переход от осуждения «тех, кто делающих одобряет» к осуждению тех, кто «судит другого»: «Итак, извинителен ты, всякий человек, судящий другого, ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя другого, делаешь тоже» (2:1). Невольно вспоминается «да не суди другого и не судим будешь» в дальнейших Евангелиях. Очевидно, здесь проводится мысль, что человек не имеет права судить другого, и тем самым самого себя. Но суть возражений Павла в том, что человек не имеет никакого права на самостоятельные решения. Ибо: «мы знаем, что поистине есть суд Божий на делающие такие дела» (2:2). Т. е. Павел людей, судящих других, а тем самым и себя, рассматривает как пытающихся через суды людские избежать суда Божьего. Или, по крайней мере, игнорировать его до поры до времени. Он не слишком доверителен к людским побуждениям, в искренности осуждений он склонен усматривать нечистые побуждения. Он, скорее, готов к обличению, чем к примирению: «Или пренебрегаешь богатство благости, кротости и долготерпения Божия, не разумея, что благость Божия ведет тебя к покаянию?» (2:4). Судить во всех случаях может только Бог, а человек должен пребывать в состоянии благости и кротости – таково убеждение Павла. И добавим: в вечной готовности «к покаянию».