Но также неколебим в своих способностях их преодолевать, заявляя с спокойной уверенностью: «Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни начала, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни какая другая тварь, не сможет отлучить нас от любви Божией во Христе, Господе нашем» (8:38). Добавить к этому можно только: Аминь.
От только что провозглашённой неколебимой уверенности в благоприятном будущем «крепости веры в Бога Отца и Иисуса Христа» обращенных Павел обращается к проблеме, соединяющей в единстве как принципиальные вопросы взаимоотношений «избранного народа» с Богом, его избравшим, так и собственные переживания по этому, весьма тревожащему, его поводу. Для него это глубоко личная и болезненная проблема, непонятная и необъяснимая. Он с горечью задаётся вопросом: «Язычники, не искавшие праведности, получили праведность, праведность от веры. А Израиль, искавший закона праведности, не достиг до закона праведности» (9:30–31). Вопрос помещён в конце главы, но мыслится он в её начале, преломляясь в ракурсе личных переживаний Павла: «Истину говорю во Христе, не лгу, свидетельствует мне совесть моя в Святом духе, что великая для меня печаль и непрестанное мучение сердцу моему: и желал бы сам быть отлученным от Христа, за братьев моих, родных мне по плоти, то есть Израильтян, которым принадлежат усыновление и слав, и заветы, и законоположение, и богослужение, и обетование, и их отцы и от них Христос по плоти, сущий над всем Бог, благословенный во веки» (9:1–5). Для Павла это переживание глубокого разлома между неразрывностью веры в Христа и невозможностью отделения себя от родившего его народа, прерывания духовной связи с ним, отделения от него духовного и нравственного. Он иудей до глубины души и гордится этим. Он верит в Иудейского Бога и иудейского Мессию, но вера эта выбрасывает его из лона родившего его народа. Он становится Изгоем среди родных ему. И это для него нравственная катастрофа. Возможно, он и стал «апостолом язычников» именно потому, что после «преображения» по дороге в Дамаск, пытался проповедовать среди иудеев и, убедившись в тщетности своих усилий, обратился к проповеди среди язычников. И это осознание, очевидно, произошло во время Аравийского странствия, о котором можно лишь строить различные догадки. Но из которого он вернулся убеждённым «апостолом язычников». Возможно, вынужденным.
Но с горестным недоумением, теряющимся в ненайденных объяснениях: «Но не то, чтобы слово Божие сбылось: ибо не все те Израильтяне, которые от Израиля, и не все дети Авраама, которые от семени его, но сказано: В Исааке наречется тебе семя. То есть не плотские дети суть дети Божии, но дети обетования признаются за семя» (9:6–8). В своих попытках найти объяснение Павел делает решающий шаг: не семя (кровность) определяет поведение человека (и его веру), но убеждения, принимаемые им по тем или иным мотивам. В том числе, через убеждение в верности вере, которое он сам практиковал в своей деятельности апостола. И он заключает, меняя местами причину и следствие прежние: «То есть, не плотские дети суть дети Божие, но дети обетования признаются за семя» (9:8). И заметим, что христианские общины строились исходя из обобщающей силы веры в обетование Божие, а не принципу крови. И иудохристиане отделялись также по объединяющему их обетованию, не совпадающему с Павловым.