Для Павла этот принцип стал парадигмой его существования, дающий ему волю к активности проповеди: «И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова» (12:9). И, уже почти воодушевлённо, завершает: «Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях на Христа, ибо, когда я немощен, я силен» (12:9-10). Ему можно лишь посочувствовать. Он хватается за свои болезни, как за якорь выживания.
Овладев собой, Павел продолжает уже с иронией: «Я дошел до неразумия, хвалясь: вы меня к сему принудили. Вам бы надлежало хвалить меня, ибо у меня ни в чем нет недостатка против высших Апостолов, хотя я и ничто. Признаки Апостолов оказались перед вами всяким терпением, знамениями, чудесами и силами. Ибо чего у вас недостает перед прочими церквами, разве только того, что сам я не был в тягость? Простите такую вину» (12:11–13). Насколько он был одинок среди своих сторонников и как нуждался в их простом сочувствии!
N. B. Возможно, он был не так далёк от истины: бескорыстие, необычная скромность его поведения, отличная от меркантилизма других проповедников, необычность поведения его в целом, вызывали у коринфян настороженное к нему отношение. Он был «не свой».
С другими апостолами у коринфян, по-видимому, не возникало чувства психологической несовместимости, они были «понятными» и их слушали и доверяли охотнее.
И завершает в обычном для себя тоне назидания: «Вот, в третий раз я готов идти к вам, и не буду отягощать вас, ибо я ищу не вашего, а вас. Не дети должны собирать имение для родителей, но родители для детей». Позицию непонятого родителя, не уместную в данной ситуации, он изменить не в состоянии, добавляя: «я охотно буду издерживать свое и истощать себя за души ваши, несмотря на то, что, чрезвычайно любя вас, я менее любим вами» (12:14–15).
Но чувство незавершённости объяснения не оставляет его и он, то продолжает оправдываться, то говорит, что в этом нет нужды и он преследует лишь воспитательные цели к пользе «возлюбленных» братьев. Опасения не оставляют Павла, что по пришествии своём он застанет их в ссорах, зависти, «гордости и раздорах». И итогом чего будет «когда я приду, уничтожит меня у вас Бог мой и чтобы не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде и не покаялись в нечистоте, блудодеянии и непотребстве, какое делали» (12:21). На этом сомнении Павел оканчивает главу.
Но решение Павла идти в Коринф созрело и он объявляет об этом со всей решительностью. Впечатление, что решимость во многом показная, вид своеобразной угрозы. Её нарочитость проявляется и в привлечении свидетелей, как гарантии выполнения обещания: «В третий раз иду к вам. При устах двух или трех свидетелей будет твердо всякое слово» (13:10. Угрозы не прекращаются и далее. Вся глава, по существу, «последнее» предупреждение нераскающим-ся: «Я предварял и предваряю, как бы находясь у вас во второй раз, и теперь, отсутствуя, пишу прежде согрешившим и всем прочим, что, когда опять приду, не пощажу». Т. е. положение настолько серьезное, что Павел, откинув в сторону демонстрируемое прежде смирение, терпимость и миролюбие, готов явиться в «силе»: «для того и пишу сие в отсутствие, чтобы в присутствии не употреблять строгости по власти, данной мне Господом к созиданию, а не к разорению» (13:10). Павел готов ещё утвердить изменение в своём поведении: «кротость в послании» и «строгость по власти в присутствии». К сожалению, мы так и не узнали, осуществилось ли эта словесная надежда.