Скорбь — знание, и тот, кто им богаче,
Тот должен бы в страданиях постигнуть,
Что древо знания — не древо жизни.
Науки, философию, все тайны
Чудесного и всю земную мудрость,
Я все познал, и все постиг мой разум.
Что пользы в том?
Чайковский понял, что Манфред ищет забвения. Но ему важно было понять, что именно хочет забыть герой, что так мучает его. Когда он просит всесильных духов помочь ему найти забвение, они спрашивают, что именно он хочет забыть. Он не решается сказать.
Вы знаете. Того, что в сердце скрыто.
Прочтите в нем, я сам сказать не в силах.
Он просит о том же фею Альпийских гор. И только ей решается сказать:
И лишь одна, одна из всех…
Она была похожа на меня —
Все родственно в нас было.
Я полюбил и погубил ее.
Вот эти страдания были близки Чайковскому. На них он и сделал акцент. Манфред терзается памятью о страстно любимой им и погубленной Астарте.
Симфония «Манфред» — единственная у Чайковского симфония, имеющая развернутую программу, записанную в начале каждой части. Эту программу хочу привести вам полностью.
Первая часть. Манфред блуждает в Альпийских горах. Томимый роковыми вопросами бытия, терзаемый жгучей тоской безнадежности и памятью о преступном прошлом, он испытывает жестокие душевные муки. Глубоко проник Манфред в тайны магии и властительно сообщается с могущественными адскими силами; но ни они, и ничто на свете не может дать ему забвения, которого одного только он ищет и просит. Воспоминание о погибшей Астарте, некогда им страстно любимой, грызет и гложет его сердце, и нет ни границ, ни конца беспредельному отчаянию Манфреда.
Вторая часть. Альпийская фея является Манфреду в радуге из брызг водопада.
Третья часть. Пастораль. Картина простой, бедной, привольной жизни горных жителей[23].
Финал. Подземные чертоги Аримана. Появление Манфреда среди вакханалии. Вызов и появление тени Астарты. Он прощен. Смерть Манфреда.
Четырехчастная симфония с такой развернутой программой — уникальный случай среди симфоний Чайковского. Он действительно был в ней «сам не свой».
Вот в Пятой симфонии он был свой. И в ней с особой остротой проявились противоречия тех лет.
Чайковский писал ее летом 1888 года в имении Фроловском, которое он знал давно и где снял домик. «Я совершенно влюблен в Фроловское», — писал он брату. Сначала работа продвигалась с большим трудом, и Чайковский даже начал сомневаться в своих возможностях. Он писал: «Буду теперь усиленно работать, мне ужасно хочется доказать не только друзьям, но и самому себе, что я еще не выдохся. Частенько находит на меня сомнение в себе и является вопрос: не пора ли остановиться, не слишком ли я напрягал всегда свою фантазию, не иссяк ли источник? Ведь когда-нибудь должно же это случиться, если мне суждено еще десяток-другой лет прожить, и почему не знать, что не пришло еще время слагать оружие?»