Известный пианист Иосиф Гофман написал Рахманинову восторженное письмо, где были такие строки: «Мой дорогой Премьер! Под «Премьером» я разумею: первый из пианистов…»
Рахманинов тут же отозвался: «Дорогой Гофман, существует такой рассказ: Некогда в Париже жило много портных. Когда одному из них удалось снять лавку на улице, где не было ни одного портного, он написал на своей вывеске: «Лучший портной в Париже». Другой портной, открывший лавку на той же самой улице, уже вынужден был написать на вывеске: «Лучший портной на всем свете». Но что оставалось делать третьему портному, арендовавшему лавку между двумя первыми? Он написал скромно: «Лучший портной на этой улице». Ваша скромность дает вам полное право на этот титул: «Вы лучший на этой улице».
Рахманинов часто повторял, что в нем восемьдесят пять процентов музыканта… «А на что приходятся остальные пятнадцать?» — спрашивали его. «Ну, видите ли, я еще немножко и человек…»
Периоды творческих сомнений у Рахманинова случались обычно не после провалов, а наоборот, после особенно удачных концертов, и переживал он их мучительно. Однажды, закончив выступление под бурный восторг публики, Рахманинов заперся в гримерке и долго никому не открывал. Когда дверь наконец-то отворилась, он никому не дал сказать и слова: «Не говорите, ничего не говорите… Я сам знаю, что я не музыкант, а сапожник!..»
Какой-то французской пианистке очень хотелось, чтобы ее прослушал Рахманинов. Наконец ей это удалось, и, явившись в его парижскую квартиру, она сыграла ему труднейший этюд Шопена без единой ошибки. Рахманинов внимательно выслушал исполнительницу, затем недовольно поднялся из кресла и произнес: «Ради Бога, хотя бы одну ошибку!» Когда пианистка ушла, он пояснил: «Это не человеческое исполнение, это же пианола какая-то, надо бы хотя бы раз ошибиться… Было бы, о чем поговорить. А так — хорошая пианола», — и, вздохнув, он безнадежно махнул рукой.
Рахманинов обладал самым большим из всех пианистов охватом клавиш. Он мог сразу охватить двенадцать белых клавиш! А левой рукой Рахманинов свободно брал аккорд: до — ми-бемоль — соль — до — соль! Руки его были действительно большими, но изумительно красивыми, цвета слоновой кости, без вздувшихся вен, как у многих концертирующих пианистов, и без узлов на пальцах. В конце жизни кнопки на ботинках Рахманинова (а именно ботинки на кнопках он любил носить) застегивала только жена, чтобы перед концертом, не дай бог, не был поврежден ноготь на пальце…
Когда Рахманинов прибыл в Америку, один музыкальный критик удивленно спросил: «Почему маэстро так скромно одевается?»