Мир-Али Кашкай (Агаев) - страница 198

Конечно, всему рано или поздно приходит конец. Он и сам чувствовал, что надо освобождаться от учебных нагрузок, отнимающих слишком много времени, и сосредоточиться исключительно на научной работе. Но столь беспардонное оповещение о надвигающейся старости!.. С подобной бесцеремонностью ему давненько не приходилось сталкиваться. Впрочем, после Мамедалиева всякого пришлось насмотреться. Чего стоило только заседание президиума в исполнении Рустама Исмайлова. Бывший директор завода, отменный хозяйственник, лауреат Ленинской премии, превращал заседание в производственное совещание, обращаясь к академикам, как к начальникам цехов. Но даже грубоватый Р. Исмайлов сохранял дистанцию и тот особый пиетет, которым традиционно, как броней, были окружены Топчибашев, Кашкай, Ибрагимов…

Они — аксакалы — встречались все реже. Мирза Ибрагимов, возглавив Азербайджанский комитет солидарности стран Азии и Африки, подолгу бывал в загранкомандировках. Топчибашев хворал.

Замены друзьям не бывает. Когда вы оглянулись и увидели, что кругом ни одного друга, — знайте, пора уходить.

При встрече они словно бы читали в глазах друг друга беспокойство за положение дел в Академии. Мустафа-бек недоумевал: «Куда подевался дух высокой учености? Что стало с нашим Олимпом?» Мир-Али: «Прервалась связь времен. Нас постигло худшее, что может быть в истории, — забвение традиций».

И оба они должны были присутствовать при шоу, которое регулярно устраивает президент при аттестации сотрудников Академии. Он лично проверяет знания историков, литераторов, химиков, математиков, нимало не смущаясь возникающих при этом конфузов.

— Ваша последняя работа? — спрашивает он у философа Джангира Эфендиева.

— Эстетические воззрения средневекового Ирана, — отвечает философ.

— Сколько раз вы ездили в Иран?

— Ни разу. Шах не пускает.

— А как можно писать об иранской философии, не побывав в Тегеране? — искренне возмущается президент.

— Представьте, профессор, возможно. Например, Эммануил Кант никогда не летал в космос, однако это не помешало выдвинуть космогоническую гипотезу и высказать предположение о существовании большой вселенной вне нашей галактики…

И так — день за днем.

Это уже была совсем не та Академия, которую они возводили с таким вдохновением и полной отдачей сил.

Он понимал: лучшие годы прошли, совсем другая жизнь стучалась и в его двери. Но все меньше оставалось сил сопротивляться новым веяниям, грозящим разрушить то, чем и во имя чего он жил. И почти не осталось людей, с которыми можно было бы поделиться мыслями, облегчить душу от накопившихся сомнений. Никогда раньше не чувствовал он столь остро свою одинокость и почти физическое ощущение множества липких пут на своем теле.