Деникин позднее вспоминал: «Этот день останется в памяти первопоходников навсегда. В первый раз за три войны мне пришлось увидеть панику. Когда люди, прижатые к реке и потерявшие надежду на спасение, теряли всякий критерий реальной обстановки и находились во власти самых нелепых фантастических слухов. Когда обнажились худшие инстинкты, эгоизм, недоверие и подозрительность друг к другу, к начальству, одной части к другой»>135. В любой момент можно было ожидать самого непредсказуемого. «Говорили о тревожных вещах. Будто бы существует заговор в кавалерийских частях против генералов Деникина и Романовского, которых хотят арестовать и выдать красным и тем, видимо, спасти свои жизни. Это подтверждалось тем, что 4-я рота Офицерского полка стала у штаба армии и выставила часовых»>136. Армия быстро превращалась в неуправляемую толпу. Многие, не таясь, срывали погоны и нашивки, доставали штатское платье. Среди дезертиров оказался даже генерал Я. Ф. Гиллендшмидт, ушедший во главе небольшого отряда и бесследно после этого сгинувший.
В этой обстановке, когда большинство думало только о том, как бы спастись, незамеченными прошли похороны Корнилова и Неженцева. Решение об этом единолично принял полковник Григорьев, поставив в известность старших начальников только задним числом. Было два часа дня 2 апреля 1918 года. Могилы копали текинцы из прежнего конвоя Верховного, сравнявшие их потом с землей. Корнилова похоронили у подножия дерева на невысоком холме шагах в трехстах к северо-востоку от Гначбау на земле, принадлежавшей колонисту Иону. Рядом, в 16 саженях, на земле колониста Зоммерфельда был похоронен Неженцев. Для того чтобы потом могилы можно было найти, были сняты кроки местности (ориентир — высокая труба пивоварни).
В ночь на 3 апреля поредевшая армия выступила из Гначбау на север. Настроение было самое мрачное. Даже добровольческое командование в глубине души не верило в благополучный исход дела. Как вспоминал Б. А. Суворин, он попытался выяснить, куда генералы собираются вести армию дальше, и задал этот вопрос адъютанту Алексеева А. Г. Шапрону. «Он пожал плечами. — В черную ночь? — спросил я. — Да, в черную ночь»>137. В мемуарах кубанского атамана А. П. Филимонова приводится еще один характерный разговор. Перед уходом из Гначбау он спросил Деникина, какого он мнения о складывающейся ситуации. Деникин ответил: «Если доберемся до станицы Дядьковской, то за три дня я ручаюсь, дня три еще проживем»>138.
На помощь вновь пришло чудо, необъяснимая, фантастическая удача, так часто сопутствовавшая добровольцам в дни похода. Покинув Гначбау, армия сумела оторваться от красных и 3 апреля вновь вступила в пределы Донской области, где к этому времени власть большевиков была уже свергнута восставшими казаками. У многих современников возникала мысль о том, что смерть Корнилова стала жертвой, спасшей армию. Деникин писал: «Рок — неумолимый и беспощадный. Щадил долго жизнь человека, глядевшего сотни раз в глаза смерти. Поразил его и душу армии в часы ее наибольшего томления. Неприятельская граната попала в дом только одна, только в комнату Корнилова, когда он был в ней, и убила только его одного. Мистический покров предвечной тайны покрыл пути к свершению неведомой воли»