Генерал-майор Гурко[123], командующий экспедицией как человек, вполне знакомый с будущим театром военных действий, хотя бы и на иной стороне конфликта, сделал унтерам весьма энергический выговор. Как уж там воспитывали унтера рядовых, добровольцы предпочитали не вникать.
Армейская общественность, ещё несколько лет назад не чуждая веяний либерализма, после известных событий стала смотреть на солдат как должно, а не с позиции чистоплюйствущей интеллигенции. «Дантистов» не то чтобы одобряли…
… но право слово, а унтера на что?! Не перед строем лупить по зубам кулаком в лайковой перчатке, а потихонечку, в углу казармы, руками унтеров и ефрейторов…
… ну ведь не понимают по другому! Рано, рано Государь Император крепостное право отменил!
В кают-компании господа офицеры живо обсуждали гражданские права и свободы простонародья, весьма решительно выводя – рано! Поторопились.
Поручик Урусов, известный вольнодумец, прикрыв глаза, процитировал Николая Семёновича Мордвинова[124]: «Человек одарен деятельностью, умом и свободною волей; но младенец не может пользоваться сими драгоценными дарами, законом можно дать людям гражданскую свободу, но нельзя дать уменья пользоваться ею. Поэтому и свободу следует давать не сразу, а постепенно, в виде награды трудолюбию и приобретаемому умом достатку: ибо сим только ознаменовывается всегда зрелость гражданская».
Однако же господа офицеры сочли это высказывание несколько либеральным, а Вольдемар, чутко уловив настроения общества, весьма к месту пришёлся с цитатой Карамзина: «Мне кажется, что для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им невовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным».
Генерал Ромейко-Гурко весьма благосклонно отнёсся к высказыванию Вольдемара, хотя и не высказал своего благорасположения вслух. Позднее, в приватной беседе с Урусовым, молодой человек весьма изящно дал понять, что видит в том приятного и очень интересного собеседника, словесный поединок с которым доставляет истинное удовольствие.
Близ Борнхольма судно попало в изрядный шторм, и дабы не налететь на скалы, капитану пришлось направить ход в сторону германского берега. Второй помощник, уже сильно потом, за адмиральским чаем рассказывал, что силуэт немецкого эсминца был отчётливо виден сквозь штормовое ненастье, однако же обошлось.
Почему? А Бог весть… Может, причиной всё тот же шторм, а может – власти Германии не стали нарушать и без того хрупкий мир меж двумя странами, до времени давая повод для войны.