Входить как нож в масло ему с некоторых пор наскучило. Он желал ощущать трение – до искр. Отсутствие сопротивления, противодействия среды действовало разлагающе, постепенно притупляло страсть, коварно, исподволь ослабляло защиту. И он опасался, что в таком состоянии однажды может пропустить роковой удар: например, потеряет финансирование и вместе с ним утратит свой театр. Или его в конце концов затопит скука. Другое дело – мальчишка: молодой, на азарте, на нервах работает. Ему нечего терять. А Залевскому все трудней заводить себя, добывать из себя огонь. Мысли, идеи есть, а желанный огонь едва тлел. Но над ним витал ореол неуязвимости. Его нельзя было убрать со столичной сцены, из эфиров центральных телеканалов. Потому что он еще не превратился в прижизненный памятник, не покрылся патиной. От него ждали – удивительного совместного полета в неведомое туманное, всегда граничащее с грешным, плотским – всего того, что они не смогли себе позволить в жизни. Творческого человека не забывают, пока от него чего-то ждут. И пока он в состоянии удивить.
Хореограф испытывал нетерпение и в то же время беспокойство. Он нервничал оттого, что ему предстояло остаться один на один с волновавшим его человеком. Что-то было в этом парне не прочитанное или неправильно понятое. В нем таилась какая-то ошибка. Или она существовала в самом условии задачи. Чем-то надо жить. Никогда еще его жизнь не была так ощутимо и мучительно пуста, как в тот момент. Залевский не надеялся. А теперь ему предстояло как-то это пережить. Включить какие-то внутренние тормоза, чтоб не разбиться об эту стену из огнеупорного кирпича – о доверчивое простодушие человека, который вольно или невольно искушал его. Из чего состоит теперь его картина мира? Из карамельного запаха вишневой жвачки, очерка чувственных губ, счастливых глаз, обращенных к нему. В нем по-прежнему звучит его голос, смех. Нет, жизнь его не пуста. Она уже не пуста. Она полна желаний, химер и миражей.
Он качался в старом кресле с резным изголовьем, пил прихваченный в duty free виски и смотрел на хрупкую фигурку на берегу. Мальчишка, кажется, собирался искупаться, но почему-то медлил. Возможно, тоже был впечатлен красотой заката. Залевский вспомнил, как тащил его на себе к берегу, и это была просто игра – двое мужчин баловались. Или парень был действительно напуган? Эпизод утреннего совместного купания и больше ничего. Но тело его помнило. И от нахлынувшего воспоминания, от молниеносно вспыхнувшего ощущения его рук на плечах и последующего «бонуса» Марина бросило в жар. И в этот момент парень обернулся, словно услышал зов, подхватил полотенце и зашагал к дому. Он шел размеренным шагом, спокойно и уверенно, как идут знакомым маршрутом, не озираясь по сторонам, не обращая внимания на окружавший его пестрый балаган, как будто выключил его для себя или выключился из него сам. Марин тоже умел так – выключаться из любого балагана, когда звучал внутренний призыв. Парень шел, как идут в одиночку, не отвлекаясь на сопровождающего, как идут именно домой. Думал ли он в тот момент, что его ждут?