Я вышел. А на пороге остановился и спокойно — после моей вспышки эмоций просто не оставалось — сказал:
— Зря ты все-таки со мной так поступила. Я действительно любил тебя.
— Уходи, слышишь? — закричала Анжелика, швырнув мне в лицо игрушечную собачку.
Я машинально поймал ее на лету и вышел. Дверь захлопнулась. Так же машинально, держа в руках мой бывший подарок Анжелике, прошел по коридору и, выйдя из квартиры, аккуратно закрыл за собой дверь. Как видите, я ушел, не хлопнув демонстративно дверью, как обычно делают в таких ситуациях. Потом постоял немного и сел на ступеньку лестницы. Посмотрел на веселого плюшевого барбоса.
— Вот и выгнали нас с тобой, — сказал я собачке, скорее констатируя факт, чем огорчаясь. За то недолгое время, которое я провел у Анжелики, я успел переболеть все: и мою к ней любовь, и наш с ней разрыв. Я уже понял, что вряд ли буду переживать по поводу того, что случилось: предательство Анжелики даже не удивило меня как следует.
Я не торопясь встал, подумав немного, положил собачку возле двери в ее квартиру. Ведь эта развеселая глазастая плюшевая псина с развесистыми ушами ни в чем не была виновата. Выбрасывать ее было жалко, а дома она мне была ни к чему. Передарить ее было некому, да и не люблю я передаривать. Так может быть, Анжелика все-таки примет ее назад? Я как-то отстраненно вспомнил, как обрадовалась моя тогда еще любимая девушка, когда я принес ей этого смешного лопоухого и пучеглазого пса, как она держала его в руках и как мы, смеясь, наперебой предлагали варианты клички. Впрочем, ничего не придумали: так он и остался просто Барбосом. А вот теперь и мной, как собачкой, она поиграла и бросила. Пусть хоть эта плюшевая собаченция к ней вернется, у меня-то нет никакого желания возвращаться.
— Оставайся лучше здесь, дружок, — сказал я псу на прощанье и вышел во двор.
И вот тут и произошло самое удивительное. Как-никак у меня начиналась новая жизнь, и надо было осмотреться, заново ощутить себя во времени и пространстве. И вдруг я увидел, что вокруг меня весна, что светит солнце, без особого труда пробиваясь лучами через еще голые ветви, что поют птицы и тает последний снег. Как будто я до сих пор ходил с завязанными глазами, а тут вдруг снял повязку! Дышалось легко. Когда потом, пытаясь воскресить в памяти этот день, я расспрашивал о нем Витьку, он неизменно говорил, что тогда было холодно и пасмурно, но я ему не верил. Сейчас думаю, что это, может, была и правда, но одно я знаю точно: для меня тот день всегда останется в памяти как самый яркий в моей жизни, несмотря на всю эту весеннюю слякоть.