— Костян! Спой! — заорал Витька, и тем самым вывел меня из ступора. Весь курс подхватил хором: — Спой!
Кто-то уже сунул мне в руки гитару. Петь хотелось меньше всего. Я взглянул на Катю. Выражение неприязни исчезло с ее лица, как только игра в бутылочку прекратилась, но это уже не имело никакого значения. Я, как мне казалось, уже все понял.
— Ну что, спеть? — спросил я Катю неожиданно севшим голосом.
— Да, пожалуйста, спой, — попросила она и тут же добавила, тревожно вглядываясь в мое лицо: — Костя, с тобой все в порядке?
— Да! — отрезал я. На самом деле это, конечно, было далеко не так, но делать что-то для спасения моей души было уже поздновато. Меня несло по течению, а течение было очень сильным, и я быстро и верно устремлялся прямо в водоворот.
Уже плохо соображая, рванул струны, так, что они жалобно зазвенели.
— Песню хотите? — заорал я на весь зал.
— Да! Хотим! — заорали мне в ответ.
— Ну ладно, спою, — прошипел я.
И ударил по струнам. Из своего обширного репертуара я, правда, смог вспомнить только одну песенку, сочиненную моим знакомым с мехмата. Написал он ее несколько лет назад во время какой-то пьяной вылазки на природу. Смысла там не было никакого, а была лишь куча матерных слов и, вообще, всяческой похабщины. А что еще придет в голову пьяному двадцатилетнему оболтусу?
Кате эта песня понравиться, конечно, не могла. Я это прекрасно знал и даже не помышлял исполнять сей шедевр при ней. Но сейчас почему-то только это произведение вертелось в моей плохо соображающей голове, и я вдруг подумал: «Пусть это будет моя маленькая, ничтожная месть за обиду, которую она мне нанесла». И я запел:
— В красном трамвае мясистая женщина
Прилипла ко мне своей толстою…
Ну и ладно, этого достаточно. Дальше шла сплошная нецензурная лексика, а смысла в песне не было никакого.
Девчонки, конечно, скривились, пацаны расхохотались. Но я не смотрел на них, смотрел только на Катю. Да, она расстроилась, это и ежу было бы понятно, не только мне. Я имел удовольствие видеть, как удивление на ее лице сменялось отвращением и жалостью. Но отомщенным я себя почему-то не почувствовал. Была только злость на самого себя, и от этой злости все сильнее орал и обдирал пальцы в кровь, терзая струны.
Дальнейшее я помню плохо. Меня, как говорится, взяли на слабо: поспорили, что я не спрыгну с причала в Волгу прямо в костюме, и проиграли. Наверное, все было именно так, потому что очнулся я мокрым, как мышь.
Помню я хорошо только то, что произошло потом. Я возвращался в зал, когда кто-то загородил мне дорогу. Сфокусировав взгляд на этом объекте, обнаружил перед собой Анжелику. Весь вечер мы не обращали друг на друга никакого внимания, но теперь мне пришлось это сделать. И надо же, она смотрела без тени усмешки, с сочувствием, которого, как я думал, вообще трудно было от нее ожидать.