— Капец! Картина Репина — песец подкрался незаметно!
Захотелось выругаться от души, но маты застряли в горле. Ужасная мысль опалила разум, ледяной пот выступил по всему телу. Иван Антонович стал догадываться, в чье тело угодила его душа и разум. Книги на столе, замазанное краской окно, чтобы караульные не разглядели узника, печка и ширма. Последняя нужна только в одном случае — узник должен стоять за ней, чтобы присланный на уборку камеры служитель, не смог увидеть его лица. А такие исключительные меры предосторожности были только к одному заключенному России на 1763, вернее, уже идущему 1764 году.
«Все правильно — страницы книги покрыты грязными пятнами. Это сажа из печи, когда ее топят, то подбрасывают поленья. Пятен много — значит, была зима. Умывальника нет, а потому пальцы узника всегда грязные, в саже, жире и копоти — свечки ведь менять нужно. А они не дорогие церковные из воска, а дешевые сальные, оттого отпечатки расплываются на дешевой бумаге как кляксы.
Сейчас лето стоит с белыми ночами, такое свойственно русскому северу и Прибалтике. Сырость хорошо чувствуется — тюрьма окружена водою, не иначе. А раз узник в заключении находится, то только четыре узилища на эту роль хорошо подходят, в других крепостях «секретных казематов» не имелось никогда. Соловецкий монастырь отпадает сразу — за Полярным кругом холодно всегда, даже в июне. Остается Кексгольмская, Петропавловская и Шлиссельбургская крепости. В какой из этих тюрем, окруженных водою со всех сторон, я сейчас нахожусь?»
Никритин задавал сам себе животрепещущие вопросы, стараясь оттянуть неизбежный вывод, как только можно дольше. Но бывший следователь прекрасно осознавал, что нельзя себя самого обманывать или вводить в заблуждение. Ответ был страшен, слишком много имелось совпадений.
— Я полный тезка императора Ивана Антоновича, сижу в похожей камере с теми же условиями, в которых сидел он. Возрастом и сложением уподобился на него самого. На столе передо мною лежат книги, которые давали читать исключительно ему. И никому более в это время. А потому согласно логике я и есть он самый, живущий сейчас в 1764 году, в конце июня или начале июля. Почему так точно я определил время?! Белые ночи стоят! И еще потому, что в самые ближайшие дни меня убьют — заколют шпагой или штыком, тут мнения историков расходятся…
Иван Антонович хрипло рассмеялся, вытирая со лба капли холодного пота. Ему стало действительно страшно — может через несколько дней, может завтра, но его очень скоро убьют. Счет идет на считанные дни, может даже один, но два десятка часов у него в запасе есть еще.