Сейчас Никритину было хорошо — горячая вода в лохани, где он с трудом уместился, поджав колени, прогрела тело. Мыла тюремщики не пожалели, правда оно пены почти не дало, но отмывало грязь, к его великому удивлению, достаточно хорошо. А мочало в руках господина поручика напоминало наждачную бумагу — Иван Антонович только стонал, мысленно проклиная садиста. Зато сейчас испытывал чувство несказанного облегчения — возникло чувство, что грязи с него оттерли на пару килограмм.
Голову вначале прочесали гребешком два раза — в грязную кадку буквально посыпались вши, что твои японские парашютисты. Однако со второго прохода насекомых сбросили лишь несколько штук — гребешок с частыми зубьями не зря именовали «вшигонялкой». Волосы мыли дважды — вначале мылом, потом поручик втирал в волосы густую жидкость, с запахом ромашки. Как стало понятно из объяснений — вшам такое снадобье жутко не нравилось, и они дохли.
Через час волосы промыли еще раз теплой водой — они стали мягкими, и волнистыми, русые и до плеч, такие любили носить певцы в западных ВИА в 1970-е года. И только тогда Иван Антонович ощутил настоящую благодать — чистота и молодое тело удивительное сочетание, причем зубы удалось почистить щепками с мелом. Правда, поручик Чекин тут же настоятельно попросил, вернее, мягко приказал, удалится за ширму, пока служители не приберут все безобразие после помывки.
— Так, сейчас начнется урок чистописания, будем составлять челобитную царице, — почти беззвучно прошептал Иван Антонович, когда дверь в камеру протяжно заскрипела…
Капитан Власьев молча стоял у стола, по краям которого стояли два подсвечника. Зажженные в них свечи ярко освещали склонившуюся над белым листом бумаги русоволосую голову «безымянного узника», который увлеченно писал гусиным пером, причем с каждой выведенной им буквой, почерк становился более уверенным. Буквицы теперь выстраивались ровной шеренгой, одна за другой, даже гарнизонный писарь не смог бы написать лучше. Данила Петрович не знал, что и подумать — не знай, он долгие два года узника, то в пору было возопить к небесам — «подменили»!
Нет, поначалу началось все то, что он предвидел — долгая молитва. За этот день Иоанн Антонович измотал обоих надзирателей таким религиозным рвением, причем не наигранным, ложь можно было распознать. А потом они извели прорву бумаги — царственный узник абсолютно не умел ни чинить гусиное перо, ни писать ним. На листы постоянно капали чернила, перо ломалось — все это сбрасывалось на стол. Но четверть часа тому назад бывший император изменился прямо на глазах — спина выпрямилась, плечи расправились, подбородок горделиво поднялся.