Был очень рад узнать, что Ваши затруднения, которые повлек за собой кризис на бирже, долго не продлятся.
18
Дьепп, 10 февраля 1882 г.
Дорогой господин Дюран-Рюэль,
… Теперь, переходя к выставке, скажу, что мои взгляды на этот счет ясны и тверды. При сложившихся обстоятельствах выставка должна или быть очень хорошо организована, или не устраиваться вовсе, и совершенно необходимо, чтобы мы были на ней в своем кругу и чтобы наш успех был ничем не омрачен. Можно ли устроить такую выставку в этом году? Я убежден, что нет, потому что мы связаны с известными лицами; при этих условиях, к великому своему сожалению, я категорически отказываюсь участвовать в выставке. К тому же, если б я согласился, я должен был бы немедленно вернуться в Пуасси и отказаться от намерения поработать здесь: ведь мне необходимо самому пересмотреть и отобрать свои картины и лично присутствовать при их развеске. Тем не менее благодарю Вас за любезное предложение. Я понимаю, что Вы заговорили со мной обо всем этом в моих же интересах, но дело слишком серьезно, чтобы решать, не подумав. Вчера я написал Кайботту в том же смысле. Надеюсь, что устроители поймут меня и не рассердятся.
Здесь жуткий холод, и работать очень трудно. Может быть, я вернусь в Фекан, который предпочитаю Дьеппу, но сделаю это отнюдь не скоро. Пожалуйста, непременно напишите мне завтра.
19
Пурвиль,
21 февраля 1882 г.
Дорогой господин Дюран-Рюэль,
Надеюсь, что если даже Вы до сих пор сердитесь на меня за отказ участвовать в выставке на улице Сент-Оноре, Вы все же будете рады узнать, что я много работаю и по возвращении сдам Вам немало картин.
На несколько дней я удрал в один восхитительный уголок под Дьеппом. Там я нашел массу красивого, поэтому работаю без передышки, хотя погода и не всегда мне благоприятствует. Словом, я очень доволен и полагаю, что Вы усмотрите в моих работах известный шаг вперед. Через несколько дней попрошу Вас прислать мне немного денег, и притом поскорее, так как из того, что Вы прислали мне в Дьепп, я был вынужден отправить кое-что в Пуасси. Кроме того, в конце месяца мне придется платить по счетам в Пуасси. Поскольку вернуться туда я еще не успею, Вы очень меня обяжете, если пришлете 400 фр. прямо на имя г-жи Гошеде, вилла Сен-Луи; тогда мне сюда я попрошу Вас прислать франков 300–400.
Напишите мне, пожалуйста, поскорее, чтобы я знал, можете ли Вы исполнить мою просьбу, и когда сумеете выслать названные суммы. Здесь я рассчитываю пробыть недели две.
20
[Пурвиль],
23 февраля 1882 г.
Дорогой господин Дюран-Рюэль,
Нашел Ваше письмо, когда вернулся после работы и было уже поздно давать телеграмму (здесь нет телеграфного бюро). Кроме того, я совершенно растерян и не знаю, что Вам ответить. Прежде всего, мне хотелось бы сделать Вам приятное: Вы ведь столько сделали для нас, что мы просто обязаны облегчить Вам дело продажи наших картин. Как и Вы, я убежден, что хорошо организованная выставка принесла бы нам сейчас много пользы, но вот состав участников — вопрос весьма щекотливый. Я категорически отказываюсь приглашать всех этих трех художников. Они, на мой взгляд, могут лишь повредить выставке. Согласитесь, кроме того, что, если я решусь выставиться рядом с ними за счет устранения Кайботта, который, хоть и доводит людей до отчаяния, но все же много сделал для успеха наших выставок, последний будет вправе составить весьма нелестное суждение обо мне, особенно после того, как я совсем недавно повторил ему, что ни за какие деньги не буду участвовать в такой выставке, на которой, кроме нас, будут представлены посторонние. Согласитесь, что положение мое не из легких. Мне кажется, что раз устраняют Кайботта, то можно пожертвовать и одним или двумя из трех художников, которых Вы назвали мне. Если меня вынудят выставляться отдельно от моего друга Кайботта, пусть и Писсарро обойдется без кого-нибудь из своих. В таком случае я согласен. Если, однако, в выставке не участвует Ренуар, более того, именно в этом случае, я попрошу Вас немножко помочь мне и вытащить меня с Кайботтом из этой истории, попросив его от моего имени дать на выставку одно мое полотно (красные хризантемы), которое принадлежит ему, — оно очень хорошее.