Уезжая, Вольтер поручил Мари Луизе следить за тем, что говорят о нем в городе и при дворе, немедленно его извещать и пуще всего не пропустить, если версальский ветер из противного станет попутным.
Пока же он мог еще раз убедиться в неблагоприятном направлении этого ветра. Как камергер и придворный историограф его величества Людовика XV, Вольтер не мог покинуть родину без высочайшего дозволения и перед отъездом отправился в Компьен, где находился французский двор. Может быть, таил еще надежду, что его станут отговаривать или если и отпустят, то с новым дипломатическим поручением. Король сухо сказал: может ехать. Маркиза де Помпадур была вежлива, но холодна и ограничилась тем, что попросила передать Фридриху ее комплименты, на что тот ответил известной фразой: «Я ее не знаю». Что оставалось Вольтеру, как не уехать, хотя, очевидно, ему и не очень этого хотелось?
И пока Вольтер колебался еще в Париже и подумывал, не вернуться ли ему во Францию, уже живя в Берлине и Потсдаме, прусский король искуснейшим образом, приводя самые убедительные аргументы, его уговаривал навсегда променять французский двор на свой.
Не стану цитировать писем, которые Фридрих слал Вольтеру в Париж, торопя с отъездом. Но письмо из одной комнаты его дворца в другую, сочиненное как некая гарантия в ответ на показанное Вольтером письмо Мари Луизы, где она снова и снова уговаривала дядю покинуть Пруссию, приведу. Оно как бы квинтэссенция всех «за» в пользу прусского двора: «Нет, дорогой Вольтер, если бы я предполагал, что переселение будет неблагоприятно для Вас самого, я первый бы Вас отговорил. Ради Вашего счастья я пожертвовал бы удовольствием считать Вас своим навсегда. Но Вы философ, и я философ, у нас общие научные интересы, общие вкусы. Что же может быть более естественным, чем то, чтобы философы жили вместе и занимались бы одним и тем же?! Я уважаю Вас как своего наставника в красноречии, поэзии, науках. Я люблю Вас как добродетельного друга. В стране, где Вас ценят так же, как на родине, у друга, чье сердце благородно, Вам незачем опасаться рабства, неудач, несчастий. Я не утверждаю, что Берлин лучше Парижа, будучи далек от такой бессмысленной претензии. (Конечно же, он знал, что Вольтер прежде хорошо отзывался о его столице. — А. А.) Богатством, величиной, блеском Берлин уступает Парижу. Если где-либо господствует изысканный вкус, то, конечно, в Париже. Но разве Вы не приносите с собой хороший вкус всюду, где бы Вы ни появились? У нас есть руки, чтобы Вам аплодировать, а что касается чувств, питаемых к Вам, мы не уступим никакому другому месту на земном шаре.