Разумеется, особенное оживление и значительность придавало беседам за этими ужинами участие Вольтера. В его лице король приобрел постоянного оппонента своим остротам, шуткам и сарказмам. Остальные приглашаемые постоянно лица, хотя тоже были далеко не заурядными, гениальностью и остроумием, энциклопедичностью сравниться с Вольтером не могли. Мопертюи, пылая яркорыжим париком, время от времени вставлял ученые замечания, но считал себя слишком важной персоной, чтобы участвовать в словесном фехтовании. Присутствие Вольтера, которому он завидовал, сделало его еще более молчаливым и кислым. Альгаротти, товарищ Мопертюи по экспедиции в Арктику и старый приятель Вольтера, был всего лишь второстепенным модным поэтом, прославленным более всего занятной книжкой о Ньютоне. Д’Аржанс тоже не более чем популярный средний писатель. Ученый Дарже привлекателен для дам, но скучен в мужском разговоре, Шассо отличался не раз в военных битвах, но не годился для словесных — за столом он был сонным и немногоречивым. Пожалуй, самым забавным можно счесть барона Пельница, любителя скандальных историй и их героя; первый камергер, он не вылезал из долгов и постоянно нуждался в деньгах, что заставило его даже переменить религию. (Всех не называю.)
Действительно выдающимся человеком среди участников этих ужинов был Ламетри. Врач по специальности, он был и автором очень значительных книг. Более всего из них прославилась «Человек-машина». Он читал свои сочинения королю, и тот слушал с большим вниманием и интересом. Кроме того, Ламетри был примечателен тем, что, категорически отрицая религию, крестился, когда гремел за стенами дворца гром или кто-нибудь просыпал соль. Вольтер над этим подтрунивал так же, как и над его врачебным искусством, или, точнее, его отношением к своим пациентам. «Избави меня бог от такого лекаря! Он бы прописал мне вместо ревеня средство от запора, да еще сам бы надо мной насмеялся».
Тем не менее Вольтеру очень нравились королевские ужины, пока неровный характер и двуличие короля не стали проявляться все более и более явно. Когда умерла жена Дарже, женщина выдающаяся, прославленная прекрасным знанием языков, Фридрих II послал вдовцу христиански сочувственное письмо и тут же сочинил о покойнице насмешливое стихотворение.
И кроме того, даже, когда обращение короля с ним не оставляло желать ничего лучшего, стороннику мира сразу не понравился военный дух, который сохранился и в мирной теперь стране. Это проскальзывает в самых восторженных его отзывах, приведенных выше. Есть и иные — «Дух казармы здесь сильнее, чем дух Академии», и тому подобные.