Для трактовки «Мемуаров» как ключа к «Кандиду» небезынтересно и то, что, изложив общепринятую версию (я тоже о ней рассказала), Вольтер не знал, что копии сохранились (Вэйд установил — их было даже не две, а пять), исследователь утверждает — автор сам предназначил одну для Екатерины II, другую — для мадам Дени. Отсюда вытекает — Вольтер хотел, чтобы не только зашифрованная картина прусского королевства и замаскированный портрет Фридриха II в «Кандиде», но и открытое шаржированное их изображение дошло до потомства.
В чем исследователь видит сходство этих столь различных произведений?
Во-первых, говорит Вэйд, «Мемуары» хорошо написаны, как и «Кандид». Современные события встречаются и тут и там, эхо происшествий — в одном произведении, реминисценции — во втором. Он перечисляет многочисленные совпадения, как, к примеру, сравнение правления Фридриха II с деспотизмом в Турции. Оно было и в письмах, добавлю я.
Далеко не во всем с Вэйдом можно согласиться, хотя бы с тем, что дезертирство Фридриха из отцовской армии похоже на дезертирство Кандида из болгарского войска. Это было бы нарушением метафорического плана. Поскольку Фридрих в «Кандиде» — сам болгарский царь, он не может бежать из собственной армии.
Зато бесспорно сходство между африканским плантатором и кораблестроителем, голландцем Вандердендуром и знакомым нам издателем «Анти-Макиавелли» Ван Дюреном, фигурирующим в «Мемуарах». Сатирически изображенная прусская армия тоже и тут и там. Старому солдату, мобилизованному за его высокий рост и расплатившемуся за дезертирство тем, что его прогнали сквозь строй тридцать шесть раз, хуже, чем Кандиду. Два раза меньше, чем тридцать шесть. Но Кандида приговорили тоже к тридцати шести: разительно самое совпадение числа.
Сходны и программные сентенции в последней главе повести и в конце «Мемуаров».
Кандид, возвращаясь на ферму, высказал глубокомысленные суждения по поводу речей турка (старика, возделывающего свои двадцать арпанов со своими детьми и «работой избавленного от скуки, порока, нужды». — А. А.). Он сказал Панглоссу и Мартену:
«Этот добрый старец создал себе, по-моему, судьбу более завидную, чем те шесть королей, с которыми мы имели честь ужинать».
В «Мемуарах» Вольтер, тогда уже обосновавшийся в Ферне, пишет: «В то время как я наслаждаюсь отдыхом и жизнью, наиболее приятной, какую только можно себе представить, я еще испытываю маленькое удовольствие, доступное философу, — видеть, что короли Европы не вкушают этого счастливого покоя».
Став «королем» у себя, Вольтер и в «Кандиде» и в «Мемуарах» высказывает свое презрение к коронованным королям, установленному ими порядку жизни народов. Мне представляется одним из самых главных в «Кандиде» суждений замечание Мартена, противопоставленного оптимисту Панглоссу: «Не знаю…на каких весах Панглосс мог бы взвесить несчастия людей и оценить их страдания. Но предполагаю, что миллионы людей на земле во сто раз более достойны сожаления, чем король Карл-Эдуард, император Иван и султан Ахмет».