Вольтер (Акимова) - страница 210
Словом, ситуация была подобной той, которая хорошо известна нам из биографий Пушкина и Грибоедова и истории декабристов. Обоих не приняли в члены тайного общества прежде всего потому, что они были ранее скомпрометированы в глазах царя и правительства и навлекли бы опасность на самое дело. И уже только второй причиной явилось то, что их берегли.
И тем не менее все факты, касающиеся отношения д'Аламбера и Дидро к Вольтеру и Вольтера к энциклопедиям вообще как компиляциям тоже верны, хотя и далеко не однозначны.
Именно споры из-за дальнейшей судьбы «Энциклопедии» сблизят Вольтера и Дидро. Оба окажутся куда радикальнее и смелее д’Аламбера, хотя он и произносит в свою защиту немало якобы вольнолюбивых и непримиримых тирад.
Вернемся, однако, к статье «Женева». Она была написана после того, как автор в 1756-м гостил в Делис и оттуда несколько раз ездил в Женеву. К собственным впечатлениям д’Аламбера прибавлялись еще два очень ценных источника информации и идей — записка о политической конституции Женевы, написанная по его просьбе профессором, пастором Верне, и сам Вольтер. Пока последний своими соседями еще очень доволен. Здесь республика, здесь добродетель, и, как ему кажется, терпимость, и приверженность к «современной» — просветительской — философии.
Вольтер крайне заинтересован в том, чтобы такая статья, задуманная, вне сомнения, с его участием, была написана и напечатана. Многие их наблюдения над Жизнью Женевы совпадают, и удивительное согласие во мнениях, взглядах обоих. Если некогда он признавал д’Аламбера лишь как математика, астронома, теперь тот его собрат-философ.
Так же, как, впервые приехав в Женеву, поступил Вольтер, и д’Аламбер знакомится с кальвинистскими пасторами и находит, что отличия их вероисповедания от католицизма — неверие в божественность Христа, в таинства и вечные мучения — сочетаются с достойной преклонения простотой, нравственной чистотой и терпимостью этих священников.
Так он написал в статье; и в каждой фразе его похвал женевским пасторам легко угадывались осуждение мракобесия, нетерпимости, жестокосердия отечественного духовенства, неприязнь к нему. Причем это противопоставление и явное предпочтение, отдаваемое автором служителям протестантской веры, задевало в равной мере иезуитов и янсенистов, сановников католической церкви и ее «низших чинов», ветреных аббатов и маскирующихся ханжеством распутных прелатов.
Конечно, все они были крайне озлоблены, прочтя, что женевские пасторы нравственны на деле, а не на словах, не расходуют времени на яростные споры о том, чего нельзя объяснить и доказать, и не загромождают суды непристойными и вздорными тяжбами. Не меньшее преступление автора — восхваление женевской консистории за то, что не вмешивается в дела, ее компетенции не подлежащие, и первая подает пример покорности законам и судьям. Нетрудно было понять: эта похвала — удар по парижскому духовенству — оно постоянно занималось мирскими делами — и по Парижскому парламенту, который это терпел. То же самое происходило и в других французских городах и округах.