Мужчина, одетый в ношеное платье слуги, распахивает мне дверь, и я сажусь внутрь.
Ну, здравствуй, Асия…
Повозка тут же трогается.
* * *
Лицо Асии Бидриж скрывает тонкая, что паутинка, гридеперлевая[4] вуаль, а мягкие жемчужные перчатки плотно обтягивают сложенные на коленях тонкие руки.
— Теперь в моде серый? — задаю я вопрос, глядя на ее платье чистого пепельного цвета. Оно не отливает вкраплениями других тонов — признак того, что это не другой, более насыщенный цвет. Ведь волку, рожденному среди сумерек, не различить ярких красок.
Губы нари трогает легкая улыбка:
— Но не серость, — с иронией отвечает она. Женщина окидывает меня беглым взглядом, задерживаясь на ране, оставшейся на плече после пущенного в меня болта. Под ее взглядом рука начинает снова саднить. Я морщусь.
— Надеюсь, все прошло успешно? — интересуется жена Лени, друга Ларре Таррума.
Я позволяю себе ухмыльнуться:
— А если нет, высадите меня? — зачем-то спрашиваю.
На ее лицо падает тень. Голос Асии не выдает ни единого чувства и цветом оказывается под стать надетому на нее сегодня платью.
— Тогда я буду вынуждена отвести вас назад, — произносит нари Бидриж, но я почему-то ей не верю. Меня по-прежнему не покидает ощущение в этой женщине лживой фальши.
Любовница Ларре теряет терпение:
— Кулон с вами? — уточняет она у меня.
— Да, — наконец, я признаюсь.
— Чудесно, — отмечает Асия, пытаясь изобразить радость, и протягивает ко мне руку.
— Нет, — подражая людям, машу я головой — движение, совсем не свойственное волку. — Отдам, когда покинем Аркану, — обещаю я.
Женщина недовольно поджимает губы и, передергивая плечами, просит меня:
— Тогда хотя бы покажите.
Я распахиваю душаще-узкий ворот платья, обнажая шею и плечи так, чтобы был виден переливчатый мутно-белый камень.
— Достаточно. Спасибо, — благодарит Асия, но я чувствую, что напряжение не покидает ее. Как положено благородной, она сидит, гордо выпрямив спину, но при этом в осанке собеседницы ощущается тревога.
— Долго едем, — вдруг замечаю я.
— Да, — рассеянно отвечает нари, задумчиво глядя сквозь меня. — По вечерам много повозок бывает, — поясняет она и затем резко приказывает, заметив, что я пытаюсь отодвинуть занавеску с окна. — Не нужно. Вас могут заметить.
Я щурю глаза и вижу, что ей не по себе от моего пристального взора, хотя лицо женщины не дрогнуло ни разу. Затем, наперекор ей, я открываю окно. Полумрак повозки озаряется кипенным лунным светом.
Ладони жены норта Бидриж все влажные. Я чувствую тонкий запах ее нервного пота. И эта тревожность передается мне. Разве она не должна радоваться тому, что заполучила дорогой ей кулон?