Тон его меня злит, но в перебранку я не вступаю.
Зверь не может позволить себе слабости. Иначе найдется тот, кто легко его одолеет. Если уступить хоть на миг, то рискуешь слечь навсегда. Таковы законы мест, откуда я родом.
Мы еще не покинули Айсбенг, но я уже тоскую по нему: по борьбе с холодом, по красоте вечных льдов. Но прежде всего, я скучаю по стае — моей семье, которую еще раз могу не увидеть. И с грустью вспоминаю о своей потерянной свободе…
Пока мы еще не успели отъехать, ко мне подбегает Заряна. Ее лицо розово и румяно, ко лбу и вискам липнут волосы. Жена старосты сует мне кулек. Он горяч, и на морозе из него тянется пар.
— Там пирожки. Как ты любишь, — заботливо мне поясняет. Но это ненужно — я давно почуяла запах печеного теста и мяса.
С благодарностью беру из рук ее ношу. Тут же женщина горько вздыхает и просит:
— Ты уж побереги себя, лесная девочка. Кобрин опасностями полон, а защиты сыскать тебе будет непросто.
И все же предчувствую, что и там, в империи, полной людей, Ларре Таррум тоже будет моей главной бедой. Заряна же будто мысли читает. Она совсем тихо шепчет:
— Берегись норта. Я знаю, что людей волки не думают опасаться, но это может обернуться напротив. А Таррум опасен… И так смотрит: хищно, исподлобья, будто бы зверь. Такой не ведает жалости. Он легко может тебя погубить, но в твоих силах не допустить этого.
И совсем неожиданно для меня добавляет:
— Волчица… Тебе тяжело, но не враждуй с ним столь рьяно. Возможно, и он к тебе иначе относиться будет. Попробуй обернуть его силу против неприятелей, а не тебя. У нас как говорят: держи друзей близко, а врагов — того ближе. А там уж как сложится… Может, и перестанешь видеть в нем одно только зло.
Ее просьба меня сердит: не могу стать милостивой к своим врагам. Тем, кто погубил мою стаю, убив сильных молодых волков. Но Заряна не дает мне перечить и отдает последний свой дар — мазь из жира и трав.
— Вот, тебе приготовила. Раньше шкура тебя от ветра нещадного защищала. А кожа нежная его боится.
Раньше меня удивляло, как щепетильны люди в уходе за собой. Теперь, в их облике с лихвой побывав, начала понимать их страсть к грумингу. Лицо и правда от ветра щиплет и ноет, а кожа на нем, шелушась, отпадает.
— Береги себя! — на последок просит Заряна.
Она уходит, и я остаюсь одна, наедине с теми, кто мне ненавистен. Впервые познала я это страшное чувство — одиночество. Мне, привыкшей к поддержке стаи, к тому, что близкие всегда находятся рядом, нелегко расстаться с ними и отправиться в путь. Туда, где меня не ждут. На материк, где сплошь чужаки.