— Они могут быть оригинальными, мсье Хеннеберг, не будучи новыми, — ответил старый джентльмен. — А я знаю, что они оригинальны, поскольку данная рукопись никогда не публиковалась и, я думаю, никогда никем не читалась, кроме меня и автора.
— Может быть, вы и есть тот самый автор! — воскликнул я.
— Конечно, нет, — сказал он, — но я хорошо его знал, очень хорошо. Он был профессором Королевского колледжа Франции, и от него я получил большую часть своих познаний в восточных языках. Он был великим страдальцем и нежно любил меня. Я был его любимым учеником… я присутствовал у его смертного одра. Незадолго до смерти он отдал рукопись на мое попечение и велел мне передать ее в Королевскую библиотеку. Я так и сделал, прочитав ее. Она совершенно неизвестна… она лежит среди тысяч других; и я думаю, что никто никогда не читал ее… и не прочтет.
— Я хотел бы увидеть эту работу, — сказал я.
— Tres Bien, — ответил он. — Завтра я покажу ее вам.
В ту ночь я не мог успокоиться, думая о том, что сказал мне старый библиотекарь. Меня беспокоило, что меня кто-то опередил на пути, который я до сих пор считал нехоженым. Мое самолюбие было уязвлено, я встал утром, охваченный лихорадочным волнением, совершенно не отдохнув.
Ровно в тот час, когда двери открылись, я вошел в читальный зал библиотеки. Я огляделся по сторонам, но мсье Бенуа нигде не было видно. Я пытался читать… работать; но тщетно. Я не мог ни на чем сосредоточиться, и каждое мгновение поворачивал голову в сторону двери.
Прошло больше часа, прежде чем он пришел; но, наконец, он вошел в комнату и направился в угол, где сидел я.
— Где рукопись, мсье Бенуа? — нетерпеливо спросил я. — Рукопись по восточной литературе, о которой вы говорили мне вчера вечером?
— Она здесь, мсье Хеннеберг, — ответил он, указывая на пакет под мышкой. — Мне было нелегко найти ее, потому что она пролежала нетронутой двадцать лет, а то и больше!
Медленно, дрожащими от старости пальцами он развернул бумагу, в которую она была завернута, и положил рукопись передо мной. Я открыл ее наугад; я вздрогнул; я протер глаза, чтобы убедиться, что я не сплю.
Почерк на этих страницах был моим собственным!
Думаю, я уже говорил, что у меня был очень своеобразный почерк. Ошибки быть не могло; именно им был написан манускрипт, вероятно, за много лет до моего рождения!
Огромным усилием я совладал со своими эмоциями и хрипло спросил:
— Значит, это написал ваш соотечественник, мсье Бенуа?
— Мой добрый друг и учитель, господин Хеннеберг, — ответил библиотекарь. — Не соотечественник.
— Вот как! — сказал я. — Разве он не был французом?