— Мир, — сказал он, — с каждым часом становится все более и более скептическим по отношению ко всему, что лежит за пределами узких границ его понимания; и наши ученые поощряют эту фатальную тенденцию. Они осуждают как басни все, что не может быть подтверждено экспериментом. Они отвергают как ложное все, что не может быть подвергнуто испытанию в лаборатории или в прозекторской. С каким иным суеверием они вели столь же долгую и упорную войну, как с верой в привидения? И все же, какое другое суеверие удерживает свою власть над умами людей так долго и так прочно? Укажите мне любой факт в физике, в истории, в археологии, который подтверждается столь же многочисленными и разнообразными свидетельствами. Засвидетельствованный всеми расами, во все века и во всех климатах, самыми знаменитыми мудрецами древности, самыми грубыми дикарями наших дней, христианами, язычниками, пантеистами, материалистами, — этот феномен почитается философами нашего века детской сказкой. Косвенные улики для них не более чем перышко на весах. Сопоставление причин со следствиями, каким бы убедительным оно ни было в естественных науках, отбрасывается как бесполезное и ненадежное. Показания свидетелей, какими бы убедительными они ни представали в суде, в данном случае ничего не значат. Тот, кто делает паузу, прежде чем произнести хоть слово, осуждается как болтун. Тот, кто верит, — мечтатель или попросту дурак.
Он говорил с горечью и, произнеся это, на несколько минут погрузился в молчание. Вскоре он поднял голову и добавил изменившимся тоном:
— Я, сэр, отношусь к тем, кто сделал паузу, исследовал, поверил и не постеснялся заявить о своих убеждениях миру. Меня тоже заклеймили как фантазера, выставили на посмешище мои современники и изгнали из той области науки, которой я посвятил лучшие годы своей жизни. Это случилось всего двадцать три года назад. С тех пор я жил так, как вы видите меня живущим сейчас, и мир забыл меня, как я забыл мир. Теперь вы знаете мою историю.
— Это очень печально, — пробормотал я, едва зная, что ответить.
— Это очень распространенное явление, — сказал он. — Я пострадал за правду, как страдали многие лучшие и мудрые люди до меня.
Он встал, словно желая закончить разговор, и подошел к окну.
— Снегопад прекратился, — заметил он, опуская занавеску и возвращаясь к камину.
— Прекратился! — воскликнул я, в нетерпении вскакивая на ноги. — О, если бы это только было возможно… Но нет! Это безнадежно. Даже если бы я смог найти дорогу через пустошь, я не смог бы преодолеть двадцать миль сегодня ночью.