— Преодолеть сегодня ночью двадцать миль! — повторил мой хозяин. — О чем вы только думаете?
— О моей жене, — нетерпеливо ответил я. — О моей молодой жене, которая не знает, что я заблудился, и сердце которой в этот момент разрывается от ужасной неизвестности.
— Где она?
— В Дволдинге, в двадцати милях отсюда.
— В Дволдинге, — задумчиво повторил он. — Да, отсюда до него двадцать миль, это правда; но… вы так сильно хотите попасть туда, что не в состоянии подождать шесть-восемь часов?
— Так сильно, что отдал бы десять гиней за проводника и лошадь.
— Ваше желание может быть удовлетворено с меньшими затратами, — сказал он, улыбаясь. — Ночная почтовая карета с севера, которая меняет лошадей в Дволдинге, проезжает в пяти милях отсюда и окажется на перекрестке примерно через час с четвертью. Если бы Джейкоб пошел с вами через пустошь и вывел вас на старую дорогу, вы, я полагаю, смогли бы найти дорогу до того места, где она соединяется с новой?
— С легкостью… Это было бы просто замечательно.
Он снова улыбнулся, позвонил в колокольчик, дал старому слуге указания и, достав бутылку виски и бокал из шкафа, в котором хранил свои химикаты, сказал:
— Снег глубокий, сегодня ночью идти по вересковой пустоши будет трудно. Не желаете ли немного виски, прежде чем отправиться в путь?
Я бы отказался от спиртного, но он настаивал, и я выпил. Виски проник мне в горло, подобно жидкому пламени, и у меня чуть не перехватило дыхание.
— Оно крепкое, — сказал он, — но зато поможет защититься от холода. Однако, вам нельзя задерживаться. Удачи!
Я поблагодарил его за гостеприимство и хотел пожать ему руку, но он отвернулся прежде, чем я успел закончить фразу. Еще через минуту я пересек холл, Джейкоб запер за мной входную дверь, и мы оказались на обширной белой пустоши.
Хотя ветер стих, все еще было очень холодно. Ни одна звезда не мерцала на черном своде над головой. Ни один звук, кроме хруста снега под нашими ногами, не нарушал тяжелой тишины ночи. Джейкоб, не слишком довольный своим поручением, ковылял впереди в угрюмом молчании, с фонарем в руке и тенью у ног. Я следовал за ним с ружьем на плече, так же мало склонный к беседе, как и он. Мои мысли были заняты моим недавним хозяином. Его голос все еще звучал у меня в ушах. Его красноречие все еще удерживало в плену мое воображение. Я до сих пор с удивлением вспоминаю, что мой перевозбужденный мозг сохранил целые предложения и части предложений, множество блестящих образов и фрагменты великолепных рассуждений в тех самых словах, которые он произносил. Размышляя над тем, что я услышал, и стараясь восстановить недостающие связи между ними, я шел по пятам за своим проводником, погруженный в своим мысли и не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Наконец, — как мне показалось, прошло всего нескольких минут, — он внезапно остановился и сказал: