По дороге к дому Фэй поехала кружным путем, намеренно избегая – или, может, это я так думала – того перекрестка, где погибла мама. Тишина в машине висела между нами, словно облако. Мы с Фэй никогда еще не оставались наедине, и неловкость нарастала с каждой милей. Вероятно, я могла бы сказать что-нибудь из вежливости, но посчитала, что это не стоит моих усилий.
Фэй, вероятно, считала так же.
Мне было трудно входить в дом, мало чем напоминавший тот, в котором я выросла. Воспоминания детства остались под новыми обоями Фэй – нежно-зелеными в прихожей и коридоре и с летающими заварными чайниками в кухне. Прекрасные паркетные полы, которыми гордилась мама, Фэй напрочь закрыла ворсистым ковром. На месте голубых штор, за которыми я когда-то пряталась, висели теперь лимонно-желтые, с золотыми бантиками. Вся мебель тоже была другой, кроме отцовского кресла с откидывающейся спинкой, стоявшего в гостиной перед телевизором. Подушки на кресле хранили очертания его тела и запах, напоминавший «Олд Спайс» и вяленую говядину.
Я сказала Фэй, что у меня болит голова, и ушла в свою комнату в конце коридора, переделанную теперь в малую гостиную: в углу стояла швейная машинка «Зингер», а рядом тахта, прикидывавшаяся софой. Меня там угнетало. Меня везде угнетало. Мне не хотелось быть в Янгстауне, в такой дали от всего, что имело для меня значение. На приставном столике стоял белый ретротелефон, и мне захотелось позвонить Хелен, убедиться, что она нашла план на следующую неделю, и спросить, не нужно ли ей чего. Мне также хотелось позвонить Труди. И, несмотря на все мои старания не думать о нем, мне хотелось позвонить Кристоферу. Мне было интересно, чем он занимался в этот самый момент. С кем он был? И думал ли обо мне после того дня в темной комнате?
Я легла на тахту и попыталась прогнать все мысли, но это было невозможно. Я обнаружила, что думаю об Эрике и поняла, что не готова заниматься похоронами отца. Да, я приехала, чтобы проводить его в последний путь, но, стоило мне закрыть глаза, и я видела маму. Могу поклясться, я чувствовала легкий аромат ее духов, слышала мягкий тембр ее голоса, словно она была в соседней комнате, разговаривала с отцом или по телефону. Я вспоминала, как она читала мне на ночь, когда мы лежали вдвоем под одеялом в моей постели, на одной подушке, касаясь друг друга пальцами ног. Услышав собачий лай с улицы, я вспомнила, как мама подобрала бродячего пса с пораненной лапой. Она выхаживала его, даже назвала Чарли, а потом его забрал законный хозяин, и она проплакала три недели. Я вспоминала и уйму всего другого, хотя бы случаи, когда мои подруги были чем-то заняты, и мама брала мел и чертила на подъездной дорожке классики или отрывалась от готовки и садилась на кухонный пол, играть со мной в камешки.