До меня донесся через вытяжку сдавленный стон отчаяния. Должно быть, это Фэй плакала в кухне.
На похоронах я все время думала: «Вот бы где пригодились родственники». Несмотря на знакомые лица – приятелей отца по гольф-клубу, его клиентов и коллег по литейному заводу, а также кое-кого из моих школьных подруг, к примеру, Эстер, с которой я не говорила больше года – я была одинока как никогда. Все смотрели на меня. Все меня жалели – бедную круглую сироту.
Я опустила глаза на потрепанную черную ленту у себя на платье. Рядом со мной сидела Фэй, и пока рабби говорил, я видела, как ее слезы капали на страницы молитвенника на иврите, оставляя влажные следы. Я взяла ее за руку. Я говорила себе, что тоже могу плакать. Не только по отцу, но и по маме. Однако не могла себя заставить дать волю агонии, жегшей меня изнутри. Другие несомненно считали меня сильной и стойкой, а может, бесчувственной как камень, но я никак не могла заплакать, хотя бы даже напоказ. Моя скорбь была слишком глубока, и я боялась утонуть в ней.
По настоянию Фэй мы устроили шиву[7], и к нам в дом потянулись люди, отдать дань уважения. На кухне стояла женщина, которую я никогда раньше не видела, в переднике с яблоками. Вместе с ней топтались и другие женщины из синагоги (вероятно, знакомые Фэй), готовили еду, шинковали помидоры, огурцы и лук, резали солонину, индюшиную и говяжью грудинку. Женщина в переднике накладывала ложкой заливную селедку в стеклянную миску, а другая женщина, у которой на зубах была помада, пересчитывала рогалики, трогая каждый из них, словно желая убедиться, что ей ничего не привиделось.
– Надеюсь, ты голодная, – сказала она мне, улыбаясь красными зубами.
Голодная? Да мне кусок в рот не лез.
Я пошла в гостиную и застыла на месте, словно меня пригвоздили. В дом вошел Майкл с женой, и мне как будто двинули под дых. Я не ожидала увидеть его, да еще с супругой, но в маленьком городке подобное неизбежно – здесь все друг друга знают и чувствуют себя обязанными заглянуть на шиву. Я стояла как вкопанная и хотела провалиться сквозь пол.
Майкл был не в своей тарелке даже раньше, чем наши взгляды встретились. Он положил руку мне на плечо и попытался не то приобнять, не то поцеловать – этот момент вошел в историю апофеозом неловкости. Его жена, сжавшая мне запястье – другой рукой она обхватывала свой весьма беременный живот – не разрядила напряжение.
– Наши соболезнования, Эли, – сказал Майкл. – Самые искренние соболезнования.
Жена с чувством кивнула, ее золотистые локоны, напомнившие мне спиральные макароны, соскользнули с плеч. Я не помню, что сказала в ответ. У меня шумело в ушах, а в глазах плясали белые звездочки, и мне казалось, я сейчас отключусь. На меня напирал этот необъятный живот – я должна была что-то сказать, как-то признать его существование.