Фаина Раневская. История, рассказанная в антракте (Гуреев) - страница 26
Конечно, это была защитная реакция (в чем-то даже детская).
Конечно, это было нежелание показывать «на людях» свои слабости и умение глубоко прятать свои переживания, не делясь ими со всеми подряд. Особенно на фоне того апокалипсиса, который творился в России после октябрьского переворота, когда они (эти переживания) казались ничтожной каплей в море человеческих страданий, говорить о которых (о собственных переживаниях) вслух было просто неприлично.
«Жив – и уже слава Богу» – вот слоган того времени, а применительно к нашей истории – «есть работа на сцене – и то хорошо».
В апреле 1921 года в Симферополе состоялась вторая встреча Фаины с Волошиным.
Еще тогда в Феодосии в 1916 году, а затем и в его доме в Коктебеле в 18-ом Максимилиан Александрович напомнил Раневской (да и не только ей) большого ребенка, сумевшего вопреки возрасту сохранить удивительную чистоту и прозрачность своей натуры, словно бы осведомленного в чем-то таинственном, неведомом взрослому человеку, огрубевшему и очерствевшему в страданиях и страстях, испытаниях и потерях, полностью забывшему свое детство.
В статье «Откровения детских игр» Волошин писал: «Времена детства далеки не только годами, они кажутся нам иной эпохой, пережитой на иной планете и в оболочке иного существа…
Когда, вспомнив и связав свое темное детское «Я» со своим взрослым скупым «Я», мы поймем значение всего переживаемого ребенком: мистический смысл его игр, откровения его фантазий, метафизическое значение его смутных воспоминаний, доисторические причины его непонятных поступков, то изменится вся система нашего воспитания и вместо насильственного заполнения его девственной памяти бесполезными и безразличными сведениями, мешающими его работе, мы сами будем учиться у него, следить за его путями и только изредка помогать ему переносить непомерное напряжение его духа… Ребенок живет полнее, сосредоточеннее и трагичнее взрослого».
И вот теперь Фаина снова увидела этого человека с детской улыбкой, которого так не хватало все эти годы скитаний, обретений и потерь.
Его появление оказалось спасительным.
Максимилиан Волошин
Из воспоминаний Раневской: «Волошин был большим поэтом, чистым, добрым, большим человеком. Я не уверена в том, что все мы не выжили бы, а было нас четверо (с молоденькой театральной костюмершей Павлы Леонтьевны, одесситкой Натальей Ивановой – Татой, которая вела их хозяйство и заботилась о маленькой Ирине, дочери Павлы Леонтьевны), если бы о нас не заботился Макс Волошин. С утра он появлялся с рюкзаком за спиной. В рюкзаке находились завернутые в газету маленькие рыбешки, называемые камсой. Был там и хлеб, если это месиво можно было назвать хлебом. Была и бутылочка с касторовым маслом, с трудом раздобытая им в аптеке. Рыбешек жарили в касторке. Это издавало такой страшный запах, что я, теряя сознание от голода, все же бежала от этих касторовых рыбок в соседний двор. Помню, как он огорчался этим. И искал новые возможности меня покормить… Среди худющих, изголодавшихся его толстое тело потрясало граждан, а было у него, видимо, что-то вроде слоновой болезни. Я не встречала человека его знаний, его ума, какой-то нездешней доброты. Улыбка у него была какая-то виноватая, всегда хотелось ему кому-то помочь. В этом полном теле было нежнейшее сердце, добрейшая душа. Однажды, когда Волошин был у нас, началась стрельба. Оружейная и пулеметная. Мы с Павлой Леонтьевной упросили его не уходить, остаться у нас. Уступили ему комнату. Утром он принес нам эти стихи – «Красная Пасха».