Фаина Раневская. История, рассказанная в антракте (Гуреев) - страница 28
И вот к этому человеку в его мастерскую на пересечении Кузнецкого моста и Петровки в один из дней 1928 года пришла Фаина Раневская.
Наппельбаум напомнил ей благообразного старика в коротковатом расстегнутом драповом пальто, высоких болотных сапогах, с длинной седой бородой, заправленной за тонкий кожаный ремешок – им была перепоясана косоворотка. Того самого старца напомнил, которого она видела в Таганроге в детстве, сидя у окна, которого мама сравнивала со Львом Толстым, потому что, по ее мнению, на него были похожи все благообразные старики – величественные и добрые, мудрые и великодушные.
Фаину Моисей Соломонович принял по-отечески.
Напоил чаем, рассказал о том, как фотографировал Горького и Гумилева, Ахматову и Коонен, Дзержинского и Ворошилова, а потом пригласил в студию, где показал фотокамеру «Acme», специально привезенную ему из Лондона, на которую он снимал самого Ленина, а теперь на нее он будет снимать Фаину Фельдман-Раневскую.
Конечно, у Фанни был опыт позирования перед объективом фотокамеры, но сейчас она понимала, что становится участником некоего особого таинства, а этот величественный, облаченный в бархатную куртку человек с бородой, как у ветхозаветного пророка, напоминал ей жреца в величественном храме света и тени.
Волновалась, разумеется.
Фаина Раневская, 1928 г. Фото М. Наппельбаума
Но Моисей Соломонович делал все, чтобы это волнение ушло – двигался плавно, говорил негромко, улыбался непритворно, затем усаживал Фаину на стул без спинки, набрасывал ей на плечи грубое шерстяное пальто и просил надвинуть шляпу на глаза.
Включал лампу.
Моисей Наппельбаум. Конец 1940-х – начало 1950-х гг.
После чего исчезал в темноте студии, и Раневская оставалась одна.
Она всматривалась в неподвижные портьеры, как в зеркала, и ничего не видела в них, замирала от неизвестно откуда доносившегося голоса мастера и ничего не понимала из того, что он ей говорит, совершенно не могла усвоить, где здесь зритель, а где сцена, наконец, готова была расплакаться и засмеяться одновременно, сокрушенно думала о том, что не обладает ни гением Чаплина, ни Шаляпина, а, следовательно, является обычной, заурядной актрисой, и от этой мысли ей становилось спокойно.
Хотя потом, когда увидела снятый Моисеем Наппельбаумом ее портрет, поняла, что это неправда, что она просто уговорила себя быть спокойной, а лицо ее, словно бы выходящее из полутьмы, светящееся как космическое тело, выглядит при этом задумчивым и даже несчастным от мысли о том, что она рядовая актриса, коих сотни и даже тысячи выходят на подмостки российских театров.