В пяти лигах к западу от Константинополя
Май-июнь 1453 г.
Омир
Девчонка. Гречанка. Это до того поразительно, до того неожиданно, что он никак не может опомниться. Он, плакавший, когда холостили Древа и Луносвета, вздрагивающий, когда убивают форель и кур, сломал толстенный сук о голову стриженой белокожей христианской девочки, на вид младше его сестры.
Она неподвижно лежит на прошлогодних листьях, все еще сжимая в руке жареную куропатку. Платье грязное, от сандалий, считай, ничего не осталось. Кровь на щеке кажется черной при свете звезд.
Над углями вьется дымок, в темноте хрипло квакают лягушки, в часовом механизме ночи проворачивается шестеренка, и девочка тихонько стонет. Омир связывает ей запястья старым недоуздком Луносвета. Девочка снова стонет, потом дергается. Кровь стекает ей на правый глаз; девочка кое-как поднимается на колени, пытается зубами развязать веревку, замечает Омира и дико кричит.
Он в страхе оглядывается по сторонам:
– Тише! Пожалуйста!
Она кого-то зовет? Кто-то есть поблизости? Глупо было разводить костер, опасно. Он затаптывает угли, а девчонка вопит – поток слов на непонятном языке. Он пробует зажать ей рот и отскакивает с укушенной рукой.
Девчонка встает. Пошатываясь, делает несколько шагов в темноту и падает. Может, она пьяная? Греки всегда пьяные, так о них говорят. Полузвери, вечно одурманенные телесными удовольствиями.
Но она же маленькая еще.
Наверное, это обман зрения, ведьминское обличье.
Он прислушивается, не идет ли кто, и в то же время старается рассмотреть ранку на ребре ладони. Потом откусывает куропатку – снаружи подгорела, внутри сырая, – а девчонка, задыхаясь, лежит на земле. По лицу у нее все еще течет кровь, и вдруг Омиру приходит в голову новая мысль: вдруг она догадалась, почему он тут совсем один? Почуяла, что он сделал и почему не спешит вместе с другими в город за наградой?
Она силится отползти. Может, с ней никого и не было? Может, она тоже бросила свой пост? Омир замечает, что она ползет к какому-то предмету, который валяется под деревом. Он поднимает мешок, и девчонка яростно кричит. В мешке расписная шкатулочка и что-то завернутое в тряпицу – может быть, даже шелковую, в темноте не разглядишь. Девчонка снова поднимается на колени, выкрикивая проклятия на своем языке, а потом кричит так тоненько и жалобно, как будто не человек, а ягненок плачет.