В Праге Цветаева долго не задерживается и уезжает в деревню. В глуши жизнь была значительно дешевле, да и сытнее. Семья остановилась в местечке Горны Мокропсы.
Конечно, деревенский быт существенно отличался от беззаботной жизни в Берлине, но ей было не привыкать: в голодной Москве научилась многому – дров нарубить и печь растопить. Как говорится, видали и похуже. Но именно там, в чешских деревеньках (потом будут Новы Дворы, Вшеноры), эта женщина найдёт то, что ей так давно не хватало, – тишину и возможность спокойно писать. И там же в очередной раз она познает радость материнства.
Деревня успокоила и в то же время взбодрила Марину. Она уже не пробуждается среди ночи и не молится судорожно, прося у Всевышнего сохранить жизнь находившегося на чужбине мужа. Сергей рядом, он в Праге, жив и здоров. Живёт там в общежитии, каждые выходные приезжает к семье.
Марина много пишет; эмигрантский журнал «Воля России» печатает не только самые последние её стихи, но согласен публиковать всё, что даёт им поэтесса. Кроме того, она знает, что взялся всерьёз за перо и Сергей: он пишет книгу «Записки добровольца» (на родине книга будет опубликована только после «перестройки»). Домашними делами и всем бытом, по сути, заправляет подросток Аля. А Марина… пишет и вдохновляется, вдохновляется и пишет. Вдохновение она черпает от местной природы. Вместе с Алей они уходят в «дальние края» – в многочасовые прогулки по окрестным далям и весям.
Эфрон с семьёй никуда не ходит. Он замкнут, много пишет; активный участник Студенческого демократического союза. Бывшему фронтовику непросто: Сергей на распутье, переживая, как сказали бы сегодня, «адаптационный синдром». Что дальше, куда идти, как жить и в чём, собственно, смысл его нынешней жизни? Вопросов гораздо больше, чем ответов. Царя расстреляли, «Белое дело» безнадёжно проиграно, денег – нет вовсе (жалкой стипендии от чехословацкого правительства едва хватает на еду!).
Вновь обретённая после долгой разлуки семья, по которой он тосковал все эти годы, не оправдала его надежд. От Марины он всё дальше и дальше, став для неё вдруг совсем чужим. (Цветаеведы отмечают, что, начиная с чешского периода, из стихов поэтессы окончательно исчезает имя её супруга.) Сохраняется лишь некая оболочка семьи, но не её суть. Несмотря на семейные чтения и кое-какие совместно отмечаемые праздники, семьи как таковой уже нет – одна скорлупа.
Тоска по родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно всё равно —
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошёлкою базарной