Интересовался А. С. и нашими успехами у других преподавателей, в параллельном семинаре: «Чему вас Мишка учит, ну-ка покажите!». Он имел в виду доцента Михаила Яковлева. Несмотря на суровость, Орлов проявлял внимание к студентам, он относился к нам с теплотой. Когда я однажды отсутствовала на лекции из-за болезни, он заметил это и спросил: «А где этот худенький, бледный товарищ? Заболела? Вот изучала язычество и заболела. А все прилежание!».
На своем юбилейном вечере А. С. Орлов, вспоминая наш курс, сказал: «Я заманивал их в науку». Я помню один из эпизодов этого «заманивания». Во время одной лекции, упомянув открытие одного из медиевистов, Орлов мечтательно произнес: «А знаете ли вы, как делаются открытия в нашей науке и как их переживает ученый? Вот сидишь ночью в столовой в полной тишине, разбираешь рукописи, и вдруг тебе становится ясно что-то, о чем не догадывался никто до тебя. Ты сделал открытие, но сказать об этом некому, даже и ученые собратья могут не оценить его, так как не знают всех деталей, всех оттенков научной загадки, которую найти в историческом и литературном материале тоже непросто. Душа твоя поет, но это твоя тайна».
Историю русского языка у нас читал блестящий ученый Сергей Петрович Обнорский, впоследствии академик. Он был очень интеллигентным и вежливым. Его предмет нам давался тяжело, мы и грамматику современного русского языка плохо знали. Обнорский ободрял нас. Задавал он нам отрывки из хрестоматии Буслаева, которые мы переводили с большим трудом. Академик Орлов иногда помогал нам в переводе, подсказывал. Однажды я подошла к нему и попросила помочь перевести отрывок, начинавшийся «Яко како». Но мы не успели прочесть его на занятиях и перенесли перевод на следующую неделю. Я опять попросила помощи у А. С. Орлова, думая, что он не помнит, что уже переводил, но он посмотрел и воскликнул: «Как, опять яко како!».
Античность нам преподавал Иван Иванович Толстой. Его лекции отличались и большой содержательностью, и высокой эмоциональностью. Запомнился его рассказ о путешествии по Греции. Он рассказывал, что, когда он увидел Парфенон, он упал на колени и поцеловал землю неожиданно для себя самого. Помню, как он объяснял нам ритуальную природу мата и рассказывал, как он встретил в Греции пастуха, который ругался с упоминанием матери, что непосредственно восходит к древним обрядам плодородия. Античные тексты были в его изложениях живыми и трогательными. Помню, как он разбирал эпизод прощания Гектора с Андромахой.
Русскую литературу XVIII века читал нам Григорий Александрович Гуковский — блестящий молодой профессор, кумир студентов. Он же вел Пушкинский семинар. Мои первые научные работы были написаны под руководством Гуковского и в его семинаре. (Подробнее о Гуковском см. далее.) Русскую литературу второй половины XIX века преподавал Лев Васильевич Пумпянский, литературовед и философ, ученый, отличавшийся невероятной эрудицией. А современную литературу читал Орест Вениаминович Цехновицер. Наряду с современной литературой, он занимался Достоевским, что в то время воспринималось как вольнодумство. Он был родом из Одессы, сын зубного врача, участник гражданской войны. О нем ходили шутки и анекдоты. На юбилее академика А. С. Орлова он выступал в возвышенных тонах и сказал юбиляру: «Помните, как мы встретились во время гражданской войны у Анатолия Васильевича Луначарского: я — военный-энтузиаст, вы — старый ученый?», на что А. С., который на все поздравления отвечал колкостями, ответил: «Помню, помню. Вы были увешены пулеметной лентой, так что я подумал, что вы пришли арестовать Луначарского». Судьба Цехновицера сложилась трагически. Он героически погиб во время эвакуации флота из Таллинна.