Я родилась в день революции. Рассказывали, что в эти дни папа шел по Петрограду и встретил приятеля, который сказал ему: «Михаил Львович, что вы так ходите? Хоть бы котелок сняли! Вас матросы убьют!». Другой знакомый, приятель мамы по имени Миша, стоял у Гостиного Двора, заряжая пушку. Папа удивленно спросил его: «Что вы делаете?». Ничего не ответив, Миша пальнул так, что в Гостином вылетели стекла.
Во время НЭПа папа хорошо зарабатывал как юрист, но в более трудные времена он еще преподавал математику в техникуме. Он был очень начитанный, способный, образованный человек. Достаточно сказать, что на аттестат зрелости он сдавал экстерном и очень много занимался. Вместе с ним сдавало 300 человек, из которых только пятеро выдержали экзамен. Кроме него, еще двое действительно сдали, а двое подкупили преподавателей. Впоследствии, когда я училась на филфаке Ленинградского университета, он поражал меня своим знанием литературы. Например, он знал стихотворения Гнедича и другие произведения, широко не известные. В детстве он много нам читал, например, в самом раннем детстве баллады о Робин Гуде в переводе Вс. Рождественского. Я хорошо это помню: мы переехали на Невский, когда Юре было 9 месяцев, а папа читал нам еще на Старо-Невском.
Во время гражданской войны мама с родственниками: с тетей Полей, женой дяди Якова, брата отца, и с детьми папиной сестры Анны поехали на Украину, чтобы переждать там голодное время. Там, в Умани, они, конечно, столкнулись с очень большими трудностями. Дом их заносило снегом по самые верхние окна.
Когда там родилась наша сестра Ляля (Виктория), то ее купали водой из снега, собранного из форточки и растопленного. Но еще ужаснее было другое. Шла гражданская война, набегали сторонники разных противоборствующих армий, убивали людей, производили погромы. Наша двоюродная сестра Елена (Лёля), дочь дяди Якова, хорошо запомнила, как вся семья пряталась от погромщиков. На доме нарисовали крест, в знак того, что евреев здесь нет (действительно некоторые члены семьи были крещеные). Несмотря на это, был случай, когда на улице захватили двоюродного брата Володю (того, который потом умер в молодом возрасте от чахотки). Заподозрив, что он еврей, его повели на расстрел. В отчаянье он стал молиться по-немецки, говоря, что он — христианин, и его отпустили. В это время в подвале дома наша семья скрывала еще одну еврейскую семью. Предполагалось, что дети об этом ничего не знают. Но однажды взрослые заметили, что дети в своих играх скрывают друг друга и изображают, что носят еду в подвал.