Наконец, еще одним всемирно-историческим достижением русского народа, его истории и культуры является постановка самых глубоких, самых последних вопросов о бытии. Феномен Достоевского, показавший меру глубины русской культуры, сам по себе оправдывает её место как важнейшего наследия человечества.
Достоевский – это та точка, в которой Россия непосредственно соприкасается с Вечностью. Вот Россия. Вот Вечность. Пограничников по случаю прибытия Фёдора Михайловича убрали. Именно здесь русская мысль поднимается на такие высоты, приобретает такую остроту, что может соперничать с самой Библией (не как замена, конечно, а как тот карлик, что встал на плечи гиганта).
Достоевский решился задать вопросы Богу, как задал их некогда праведный Иов, и показал то превосходство видения, которого не смог дать западный взгляд на Христианство, сформулированный некогда Ансельмом Кентерберийским, а потому неизбежно уклонившийся в нынешнюю деградацию секуляризма. Этот западный взгляд состоит в следующем: грех есть преступление, страдание – это наказание. Наказание должно быть непременным, неотменимым и соответственным преступлению. Вся западная традиция права, лежащая в основе той цивилизации, базируется на этом фундаменте.
Но как быть с тем, спрашивает Достоевский, что в мире существует полно страданий, которые не являются платой ни за какой грех, являются чистым мучением и беспримесным мучительством? Очень часто мы видим, как мучится человек без всякого соразмерного его греха. И на этом фоне страдания людей за свои грехи теряют свою искупительную силу, поскольку так же мучатся и те, кто ничего не искупает, кого просто мучат. Гармонии не получается, поскольку объяснимые грехом мучения есть лишь незначительный частный случай мучений необъяснимых.
Запад предпочел услышать ответы фарисействующих друзей Иова, а не ответ Бога. Мол, нет никого без греха, как нет дыма без огня, если мучишься, значит виноват. На этой философии возросла «протестантская этика» Запада: если ты беден и несчастен, значит, грешен, а если богат и успешен, значит, от века призван Богом ко спасению. А там уже недалеко и до фашистской версии ницшеанства: если не хочешь страдать, то причиняй страдание, если не хочешь быть жертвой, будь охотником. Происходит освобождение от страдания через причинение страданий другим.
Достоевский вскрыл эту садистическую бездну, лежащую в основе греховного порядка человеческой жизни и канонизированную западным рационализмом. Его пафос – это пафос самой книги Иова, где, напомню, Господь обличает фарисействующих друзей Иова, рассуждающих о его мнимой «вине». Они мыслили о Боге недостойно, Иов же, призвавший Бога на суд и потребовавший отчета о невинном страдании, мыслил о Боге должно и праведно, как о том, кто не может и не должен допускать несправедливости мучительства в мире.