Для Натали наступило время самых ужасных испытаний за всю ее жизнь. Обыски – машину ее отца выбрали для «почетной» миссии встречать Ленина из ссылки, постоянные унижения, клевета, мелкая месть, спешные ночные сборы и бегство… Тогда же нашли труп ее дяди Сержа, младшего брата княгини Палей, убитого солдатами посреди ночи. Ее сводного брата Александра революция застала в Гельсингфорсе, в Финляндии. Утром 4 марта повстанцы ворвались к нему в комнату и ударами прикладов выгнали его на улицу. Он видел убийство многих своих товарищей, но сам смог ускользнуть с места бойни. Что касается членов императорской семьи, заключенных под стражу в Александровском дворце, то их ждала страшная судьба.
«Как-то в конце марта шла я мимо дворца. У ограды толпились люди. Мужчины, женщины, солдаты сбежались поглазеть на государя (…). Я подошла и прижалась лицом к прутьям решетки. Солдаты зубоскалили. Меня передернуло от их слов: “Так-то, Николка, долби теперича лед… Довольно чужой кровушки попил… Нынче лед, а завтра еще чего… Это тебе не шашкой махать (…)” В этих насмешках было что-то сатанинское, – пишет мать Натали. – Государь оглядел толпу и увидел меня. В глазах его была боль. Я сложила руки, как в молитве, и попыталась мысленно выразить ему все!..»[61]
Им стало немного спокойнее, когда великий князь Павел, лишенный командования гарнизоном Царского Села, и демобилизованный Володя вернулись домой. Бодя очень быстро возобновил занятия живописью и литературой – писал стихи и сатирические рассказы. Весной 1917 года их жизнь почти вошла в привычное русло. Только в середине лета они узнали о ссылке государя и его семьи в Сибирь. Вскоре после этого великий князь Павел и его близкие были заключены под домашний арест по указу Временного правительства – телефон отключен, все входы охраняются. Когда народный комиссар по фамилии Кузьмин предложил Ирэн и Натали «жить на свободе» в одном из крыльев дворца при условии, что общаться с родителями и братом они не будут, девочки с негодованием отказались и сказали, что останутся с нами.
«Ишь какие революционерки!» – пробормотал Кузьмин.
«Мы так и не поняли, похвала это или осуждение»[62].
Два года спустя Натали рассказала близким друзьям об одном мрачном, но завораживающем эпизоде этого странного времени. Один из их тюремщиков, такой же грубый и неотесанный, как и его товарищи, неожиданно был очарован девушкой-подростком, игравшей на фортепьяно. Он заставлял ее играть без остановки часами и шумно дышал, стоя за ее спиной. А она, испуганная и истощенная тем напряжением, которое царило в комнате, продолжала играть. Сцена словно из рассказа Борхеса…