. Ее сопровождала горничная, а багаж превышал допущенную норму на девяносто килограммов – она привезла с собой целую библиотеку. От ежегодной поездки в Венецию она не отказалась – там можно было сполна насладиться одиночеством. Она была все еще влюблена в Кокто, письма и телеграммы доказывают это: «Я в отчаянии оттого, что ты далеко, но так надо, так лучше (…). Я люблю тебя, любовь моя. Натали». Но она уже понимала, что их отношения закончены, и надеялась вновь овладеть собой и найти выход из этой трагедии.
Натали снова создала вокруг себя ту неповторимую атмосферу, ту поэтическую декорацию, ту зачарованную пещеру, где каждый предмет был волшебным талисманом. Ей было бы сложно обрести опору без защиты этого царства эклектики. «Я, конечно, взяла твою последнюю книгу и каждый вечер перед сном перечитываю “Грегорианские псалмы”. Я засыпаю в твоих объятиях. Твоя фотография (Мана Рея, моя любимая) стоит рядом с кроватью. С одной стороны кровати сидит маленькая обезьянка в янтарном ошейнике, а с другой я прикрепила кусочек красного бархата (…). Передо мной на туалетном столике стоит твоя фотография, сделанная на съемках фильма…»[186] А еще был звездный дождь – вырезанные из картона звездочки она приклеила прямо на зеркало платяного шкафа. Понемногу тишина и долгие прогулки стали приносить облегчение. «Вчера я гуляла по леднику. Это было прекрасно! Внутри был сделан туннель, а из небольшого отверстия лился дневной свет, пробиваясь сквозь ледяные глыбы, – казалось, что находишься в сказке»[187], – она снова почувствовала, что способна выражать свои столь противоречивые чувства.
«Зачем сомневаться во мне? Зачем позволять им догадаться? (…) Вернувшись в Париж, я с удивлением столкнулась с тем, что многие справляются о моем здоровье. Это заставило меня думать, что ты делишься со всеми своими страхами. Это мог быть только ты, – писала она 27 августа. – Потом я забыла об этом – но мое лицо так менялось в эти моменты, что можно было заподозрить что угодно! Сейчас я получаю от друзей письма, полные намеков и недомолвок, и я опять чувствую скрытое за этим твое беспокойство. Но почему? (…) Ты мог догадаться, как глубоко ранит меня то, что ты смог снова предать меня. (…) Я чувствую себя одинокой – непоправимо одинокой, – и расстояние между нами становится бесконечностью»[188]. Безусловно, слушая советы Мари-Лор де Ноай, Кокто всем говорил, что княжна скрылась в Швейцарии для того, чтобы прервать беременность. Натали, больше чем когда-либо, была в ужасе от поступков поэта.
В одном неопубликованном письме она говорит об этом со здравомыслием и смятением, присущими ее противоречивому характеру. Из этих строк ясно, как глубоко она понимала хрупкость их общего мира