Хорошо, что она глубоко спала и сказки этой не слышала.
А потом робкое предрассветное касание, объятия, животные, чуть грубоватые ласки, словно впрок, чтоб запомнила его силу, напор и дерзость. И снова он целовал, задыхаясь, а она дарила себя без стыда и тонула в упоительном блаженстве. «Последний раз… Последний раз…» — стучали слова в виски.
Утром выпили чаю со старыми неразгрызаемыми сушками, другого ничего не нашлось (холодильник-то уже увезли). Подкрепиться хоть как-то перед поездом следовало, но об этом они заранее совсем не подумали. Загрузили чемоданы в такси и поехали на Белорусский. Молча, четко, по-деловому, задолго до подачи поезда. Долго стояли на платформе, глядя друг на друга. Лида была совершенно пустой, растерянной, болела не только ее душа, она и физически чувствовала, что да, жизнь уходит, вернее, вот-вот уедет в длинном поезде. Лева стоял близко, касаясь, и смотрел на ее лицо, почти не видя, смотрел туда, где тускнели зеленые глаза. Вдали раздались скрежет и шипение, словно заворочался огромный разбуженный дракон, и с каждой секундой шум все нарастал, пока наконец у них за спиной не пролязгал состав. И остановился, шумно и устало выдохнув.
— Пора. Хорошо, что тащить недалеко. Пятый вагон. Подожди пока здесь, я загружу вещи. — Лева стал хлопать себя по карманам, нахлопал билет с паспортом, подхватил два чемодана и пошел к вагону.
Проводница, полная, рыхлая, кряхтя и охая, спустилась по высокой лестнице, почти вывалилась из вагона и принялась грязной тряпкой протирать поручень. Потом отдышалась и милицейским взглядом въедливо посмотрела на Льва.
— Ну-с, — сказала она, как врач, и стала внимательно, по-чекистски, долго изучать протянутые документы. Придирок не нашлось, пустила, разочарованно хмыкнув.
Лида стояла на платформе с багажом, пока Лев бегал в вагон и обратно. Загрузились на удивление быстро, распихали чемоданы по полкам, сели в купе и задвинули дверь. Снова помолчали — то ли все слова были уже сказаны, то ли их осталось так много, что непонятно было, с чего начать.
— Как приеду, сразу найду возможность позвонить, ты только не волнуйся. — Лева взял обе Лидины руки в свои и поднес к сухим губам, словно отогревая их. — Я устроюсь довольно быстро, я это знаю, поверь. И буду тебе часто писать, настолько часто, насколько смогу, обещаю.
Лида слышала его, но словно не понимала. Губы его шевелились, она смотрела и пыталась даже улыбаться. Он говорил что-то быстрое и неловкое, не зная, какими должны быть слова перед прощанием. А она разглядывала его лицо, которое снова было близко-близко, прямо перед глазами, и старалась в подробностях запомнить его именно таким, прощальным. Растерянное, бескровное, немного испуганное, словно сделал то, чего не должен был делать. Снова как у мальчишки. Хотя он и был мальчишкой. Она сейчас отметала те непрошеные, хоть, может, и утешительные в этот момент мысли, что иногда относится к нему скорее по-матерински, чем по-женски. Бывало, этого ему очень не хватало. Вот его лицо, совсем рядом, можно пока дотронуться. Любимые глаза, масляные, с чуть подрагивающими веками, еще один еле заметный шрамик на небритой щеке от давнишней школьной драки и бескровные губы, пытающиеся о чем-то предупредить…