Мы стоим на том месте, где располагались западные ворота крепости, и «помощник старосты» Лю с пафосом рассказывает о ее беспокойном прошлом (рис. 19). Слушателей набирается более двух десятков. За нами следуют двое степенных старцев, несущих на лицах маску мудрого безразличия, несколько молоденьких девушек, видимо не скованных деревенскими предрассудками и не считающих зазорным принимать участие в столь редкостном для деревни развлечении, молодые парни, чьи изучающие взгляды преследуют меня на каждом шагу, и, конечно, дети. Я и сам больше смотрю по сторонам, наблюдаю за китайцами, надеясь на то, что Ли Мао не упустит ничего важного из быстрой и не очень внятной тирады нашего добровольного, исполненного ощущения собственной значимости чичероне. Не обращая внимания на собравшуюся толпу, проходит через нас усталый, забрызганный грязью крестьянин. На плече у него — тяжелая деревянная соха — немое свидетельство уровня механизации сельского хозяйства и тяжести повседневного крестьянского труда. Неуверенно приближается девочка лет тринадцати, за спиной у которой в плетеной хозяйственной корзине важно восседает доверенный ей родителями на воспитание карапуз. Все собравшиеся — мне трудно судить, впервые или уже в который раз — с большим вниманием слушают разговорившегося Лю.
Наконец его красноречие иссякает, мы оставляем Чжэнда и по широкой, петляющей среди полей и зарослей кустарника тропе неспеша переваливаем через косогор, за которым затаилась в ложбине у подножия следующего холма почти сливающаяся с местностью деревня мяо. Два десятка черных черепичных крыш, землистого цвета стены прикрыты пятнами темно-зеленой листвы. На дне ложбины поблескивают оконца залитых водой полей. Название деревни символично: Бяньцян — Пограничная стена. Приблизительно там, где мы стоим, когда-то проходила незримая граница между двумя мирами, двумя укладами жизни, двумя нередко враждебными друг другу территориями: ханьцев и мяо. Дальше на север и северо-восток, ближе к гористым и прежде покрытым густыми лесами границам Хунани и Сычуани лежали негостеприимные и опасные для китайцев земли «инородцев».
Но все это в прошлом. О лесах напоминают лишь небольшие рощицы молодых деревьев на макушках холмов. После 1958 г., когда Мао Цзэдуну потребовалось много топлива для авантюристической стальной лихорадки «большого скачка», их свели почти подчистую. Почти теми же средствами пытались преодолеть в 60-е годы и различия между мяо и китайцами, проще говоря, ассимилировать мяо. В какой раз за века! Были скрытое сопротивление и открытые столкновения, обострились отношения, а цель не была, да и не могла быть достигнута. Покорить и китаизировать упрямых «инородцев» создатели теории «единого многонационального Китая» не смогли. Конечно, в жизни и быте двух народов ныне больше общего, чем непохожего, и внешне лишь по овалу лица да некоторым деталям женской одежды можно отличить мяо от ханьцев. Но остались обычаи, традиции, сохранились легенды и предания, существует самобытная и древняя культура мяо. Ее надо не игнорировать, а изучать и развивать.