— Ладно, пусть пока лежит на животе. Выймем, может сильное кровотечение начаться. Чем его остановим? Даже индивидуальных пакетов нет. А так кровь не идет почти, осколок ее тампонирует. Медики приедут — разберутся.
— Есть, товарищ майор. — С облегчением произнес прапор, снимая с себя бремя ненавистной всякому ответственности за чужую жизнь. Мы донесли солдатика до автобуса и положили животом на заднее сидение. Шофер сидел на своем месте и курил, зло сплевывая в опущенное окно.
— Постелили бы чего, седушки замараете, товарищи офицеры. Потом во век не отмоешь. — Пробурчал и кинул нам пахнущий бензином кусок брезента.
— Помог бы лучше, — усовестил водилу прапорщик.
— Мое место здесь, у руля, а не с падалью возиться. Хоть так, хоть так подохнет.
— Разговорчики, — заорал я на водилу. — Ко мне!
— Не рви глотку, майор. Я не по вашему ведомству. — Спокойно отозвался водила и повернулся к нам спиной. — Всякого и всяких насмотрелся, наелся этого дерьма по ноздри, так что не советую нервы рвать. Здесь, Афган, потому — спокойней и без эмоций, а то долго не выдержите, не проживете.
— Хрен с тобой, мудила. Потом поговорим.
— Поговорить можно, но вряд ли будет желание, майор.
— Пошли, товарищ майор, ну его на хрен, там наши других несут. Поможем.
Мы с прапором кинулись навстречу военным и гражданским несущим на руках какие-то пестрые свертки в раздуваемых сквозняками лоскутах материи. Ветер снес пелену дыма и стало ясно видно, что это завернутые в лоскутья одежд, одеял, остатков штор дети. Я остановился, не в силах оторвать глаз от скорбной процессии. Люди шли медленно, осторожно и плавно ступая, стараясь не делать резких движений, не причинить лишнюю боль тем кого держали на руках. На меня с застывшим ужасом смотрели широко раскрытые глаза маленькой девочки. Она не плакала, только смотрела скорбно, не отрываясь. По ее личику тянулась уже подсыхающая струйка крови, над глазом багровела ссадина, волосики на голове казались реденькими и какими то истонченными. Приглядевшись я понял, что большая часть их просто выгорела, оставшиеся стали скорее обугленными столбиками пепла. Личико девочки лежало на погоне капитана-десантника, ее маленькие худые пальчики судорожно вцепились в ткань кителя оставив на чистой поверхности пять тоненьких грязно-розовых полосок. Глаза наполненные болью задавали немой вопрос — За что?.
Из оцепенения меня вывел перепачканный чужой кровью афганец, ухвативший за руку, оттащивший в сторону от скорбной процессии, увлекший за собой к зданию, к полным невыносимой боли крикам о помощи на незнакомом языке.