Конечно, эти подробности буквально не истинны, но они дышат истиною высшей. Они истиннее голой правды в том смысле, что они эту правду делают выразительною, животворною и возносят на высоту идеи. Факт — отвлечение, он глуп и туп. Это цифра. В истории он должен иметь плоть. Должен получить живой образ, живое тело, т. е. истину жизни. Факт есть математическая точка, линия, истина отвлеченная, которую необходимо облечь в истину плотскую, дать ей живое тело. Как это делать, когда нет материалов, подробностей, столько же верных, как факт события или данного случая. Здесь единственное орудие, посредством которого историк становится творцом, художником. Это чутье историческое. Разумеется, оно должно быть развито правильно. Ренан. При такой попытке вызвать вновь к жизни высокие души происшедшего, необходимо предоставить писателю некоторую долю творчества. Великая жизнь есть органическое целое, которое нельзя произвести простым окучиванием мелких фактов. Одно глубокое чувство должно проникать все творения и дать ему единство. Инстинкт художника (чутье) есть самый лучший в этом случае руководитель. Верный такт какого-нибудь Гете имел бы здесь достойное применение. Существенное условие художнических произведений состоит в создании живой системы, в которой бы все части между собою роднилось и одна другую предполагали. В историях подобного рода великим признаком верного постижения истины может служить степень стройности сложения текстов так, чтобы выходил из них рассказ логичный, правдоподобный и без всяких несообразностей.
Глубокое познание законов жизни внутренней, законов развития органического и изменения оттенков должны руководить на каждом шагу. Здесь не в том дело, чтобы привести вещественное обстоятельство во всей точности, так, как оно произошло, ибо этого проверить невозможно, а в том, чтобы уловить душу всей истории, постигнуть ее настоящий смысл. Другими словами, задача состоит не в мелком определении малейших подробностей, а в верности общего понимания, в истине красок. Каждая черта текста, основанная на мелких правилах классического повествования, требует осторожности, ибо факт о котором повествуется, был жив, натурален, строен. Если не удается сделать его таким в рассказе, то, конечно, оттого, что он понят не верно.
Представим себе, что, возобновляя Минерву Фидия[324] по текстам, сумели б мы произвести в целом нечто сухое, принужденное, искусственное; какое же из этого выходит заключение? Одно, что лучший истолкователь текстов есть вкус (чутье), что надобно их сравнивать и пригонять понемногу до тех пор, покамест они между собою сблизятся и образуют одно целое, в котором бы все данные были счастливо слиты… Это понимание живого организма мы не обинуясь приняли за руководство в общем настроении нашего рассказа.