Но это понимание, это чутье, есть непосредственный признак таланта или им может обладать всякий компилятор?
Есть разряд ученых, которые предпочитают готовые факты, хотя и не могут сами отделаться от требования, высказанного здесь Ренаном. Например, Соловьев, — местами груда фактов тупых, глупых, ничего не говорящих, а местами все-таки становится на эту точку и чутьем угадывает лежащую в них истину.
Отношение буквальной истины, цифры к истине живой, к плоти.
Иисус даже повредил впоследствии чистоте своего учения, ибо всякая идея для успеха в мире должна принести свои жертвы, и из борьбы на жизнь и смерть ничто не выйдет незапятнанным… Добро сознать — еще не значит все — надобно уметь пустить его с успехом в люди, а для этого требуются пути не безусловно чистые…
В нравоучении, как и в искусстве, сказать — ничего не значит, сделать — значит все.
В нравственности истина важна, когда она перешла в область чувства, сделалась ощутительною, живою, а всю свою цену получить она может только тогда, когда осуществится в мире под видом факта.
В этом оправдании того хода дел, по которому всякая чистая возвышенная идея, как только вводится в жизнь, воплощается, несет с собою всю грязь века и поколения. Она идет в люди, следовательно, в грязь, и должна быть загрязнена и опорочена их руками, разумеется, только в своем костюме, в формах своего проявления. Это золотая монета, которая берется грязными смрадными руками, теряет свой первоначальный блеск, даже стирается лик, но сущность остается — золото остается золотом.
Практика жизни всегда обставит воплощение идеи в бесчестных, порочных и грязных формах. Но погибает ли чистота идеи. Например, Петрова реформа. Московское единодержавие.
Воспоминания. Не помню, в какое время, зимою в 1841–1842 годах Татаринов объявил мне, что Грановский очень мною интересуется и желает со мною познакомится. Я всегда дичился подобных знакомств, хотя и глупо делал. Я так высоко ставил таких людей, как Грановский, и так мало думал о себе, что всегда боялся быть помехою, быть в тягость. Какие у меня были достоинства? С чем я мог придти к Грановскому? Говорили, что он мною интересуется, а я знал очень хорошо, что во мне ничего не было интересного, по крайней мере я не знал, что в самом деле было интересного в моей особе. Слова Татаринова я принял просто за выражение особой дружбы, симпатии ко мне, принял, ах, как дружелюбную лесть, и признаться, думал, что он просто врет, льстит мне. Как может моей особой заниматься Грановский, о котором я наслышался от Татаринова, Малышева, Павлова, Жженова, Фермора, Бабста и др. самых восторженных суждений и рассказов.