тепла и добродушна, желчи в ней не было приметно. Эта ирония была страдальческим воплем любящего и верящего, а не воплем холодного, совсем разлюбившего, совсем разуверившегося человека. Он верил, а другие уж не верили. Это была любовь, которая свое личное приносила в жертву общему, вот почему Грановский сходился с разнообразными людьми и во всяком трогал любовную сторону или умел ее найти, поднять и тем привязывал человека. У него не было фанатизма, кружка, той узкой мерки людей, которая отрицает все, что не наше, или что нами не уважается или не признается, очень часто лишь по недоразумению или по невежеству.
Не было в нем фразы, как например, в Герцене и Огареве, т. е. не было той доли хлестаковства.
12 января. Вечером у Станкевича. В этот день утром было знаменитое Дворянское собрание с ораторами и речами блистательными, и все о том, чтобы учредить Верхнюю Дворянскую Палату и нижнюю. Подать об этом адрес[327].
Елена напиталась этим заседанием. Ее, по-видимому, оно потрясло до глубины души. Александр тоже ужасно тревожится. Что из этого выйдет? Демократизм и ни что другое двигало чувствами Елены и она в точности и с пафосом передавала сказанные речи, возмущаясь их подлостью, высокомерием знати и всею гадостью, в которой выразилось истое русское крепостничество. Она очень обрадовалась, что я пришел. Составили ужин. Кетчер, Дмитриев, я и Александр. Даже три бутылки выпили, что случается редко. Просидели до 4 часов утра. Под конец Дмитриев рассказывал о своих отношениях при дворе герцога Мекленбургского, мужа Екатерины Михайловны, и о том, как он учил либерализму Екатерину Михайловну для того, чтобы она повлияла на страшного крепостника герцога. Когда идут рассказы о придворных отношениях, они меня страшно возмущают. Чувствуешь себя каким-то лакеем, перед которым живут и потешаются бары. Отвратительно, вот тут-то поднимается демократическая злоба.
20 января. Среда. Обедал у Станкевича. Спор с Кетчером о положении женщины. Я один отстаиваю и меня поражает его педантизм, не желающий поставить с собой рядом прекрасную половину. По-моему, она должна быть гражданином свободным. Она сама остановится там, где положит ей границу физиология и т. п. Она, говорят, мать. Мать не променяет детей на должность министра, а если променяет, то все лучше, чем меняет теперь на балы и выезды.
23 января. Обедал у Станкевича. Елена просила, чтобы я как историк, разгромил Сергея Рачинского в его аристократических идеях, доказывающего, что у нас все идет к тому, что образуется Верхняя Палата, лорды и леди.