Мы входим в самую гущу банановых зарослей. Мягкие, шелестящие, шелковистые листья касаются наших щек. Кое-где свисают огромные гроздья недозрелых плодов.
Банановый лес полон истинно тропической прелести. Его светло-зеленый колорит, влажная прохлада, играющие на земле солнечные блики и целый лабиринт узких тропинок, извивающихся между стволов, — все это создает какой-то особый, исполненный очарования мир, Я люблю бархатистые банановые листья, мягкие, как уши слонов, и такие отличные от прочей окружающей растительности, цепляющей своими колючками и ранящей до крови.
Из холодного полумрака мы опять выходим на ослепительное солнце.
— Здесь пахнет рекой! — радостно восклицаю я, вдыхая полной грудью запах камыша, самый упоительный запах из всех мне известных, который нельзя сравнить ни с одними духами фирмы Коти или Убиган.
— Да, рядом протекает большой ручей. Мы как раз идем в рыбацкую деревню, — отвечает мой приятель-джумбе.
И вот опять перед нами несколько круглых хижин, расположенных в палисадниках. Прежде чем войти, мы кричим: «Ходи!». Этот клич, распространенный по всей Африке, — своего рода сигнал для спуска разводного моста. Хозяин отвечает нам: «Карибу», что означает: «Пожалуйста, входите!».
Завязывается типичный в таких случаях разговор на тему о том, зачем пожаловали. Нужно терпеливо объяснить все до мельчайших подробностей. Слово «музей» африканцам ничего не говорит. Точно так же они неспособны уловить разницу между понятием «древний» и «старый», то есть просто негодный к употреблению. В конце концов они складывают к моим ногам сломанные мотыги, разбитые горшки и проржавевшие куски железного лома.
На сей раз среди всего этого хлама я обнаруживаю довольно редкую вещь. Старик — глава семьи — кладет передо мною дрожащей рукой рыболовный крючок. Еще недавно я бы пренебрежительно отвернулся. Сколько таких крючков я выбросил в своей жизни? Но теперь я знаю ему цену. Через мои руки прошло достаточное количество фотографий в этнографических альбомах. Я стал настоящим экспертом африканских поделок. Я вижу все; даже сквозь дверную щель я стараюсь рассмотреть скрытые за ней предметы. Опытным глазом исследователя я сразу замечаю, что этот неприметный крючок — ценный музейный экспонат, за который господин Линдблум без колебаний отдал бы несколько сотен золотых. Линдблум — швед, такой же исследователь, как и я, но в отличие от меня большой знаток рыболовных принадлежностей.
Крючок, лежащий у меня на ладони, изготовлен вручную, по всей вероятности из железа, выплавленного непосредственно из руды. Шнур, на котором он подвешен, сплетен из древесных корешков. Я глубоко убежден, что доктор, миссионер и открыватель новых земель Дэвид Ливингстон еще не достиг Африки тогда, когда на этот крючок уже ловили рыбу.